Творцы нашей встречи в Иркутске

БОМБУРОВ

Юрий Владимирович

Открывая конференцию «Великая Отечественная война 1941-1945 гг. глазами детей – бывших узников фашистских концлагерей», этот девяностодвухлетний человек сказал:
«Дорогие товарищи и друзья!
С инициативой провести такую конференцию выступило наше Иркутское объединение. Нас, бывших узников фашизма, в области горстка, всего 60 человек. Но мы не забываем о чёрных днях войны. История есть история. Она не выдумывается, она передаётся из поколения к поколению. Нацисты отняли детство у миллионов советских ребят, искалечили множество судеб. Об этих преступлениях, которым нет прощения, у которых нет срока давности, мы, к счастью, ещё живые узники гитлеровских концлагерей, и хотим напомнить обществу ещё и ещё раз.
Мы рады, что нашу инициативу поддержало Законодательное Собрание и Правительство Иркутской области.
Спасибо губернатору Сергею Владимировичу Ерощенко!
Спасибо Председателю Законодательного Собрания Иркутской области Людмиле Михайловне Берлиной!
На конференцию в Иркутск прибыли видные деятели Международного движения бывших малолетних узников фашизма из Киева и Москвы, Минска и Софии, Воронежа и Хабаровска, городов-Героев Новороссийска и Севастополя, из многих регионов Урала и Сибири. Заявки на участие в Иркутской конференции подали объединения жертв нацизма Армении, Казахстана, Латвии и Литвы, Эстонии и Молдовы. Но по различным причинам наши товарищи не смогли приехать в Иркутск, хотя свои доклады и сообщения многие из них уже прислали.
Разрешите приветствовать всех, кто, несмотря на дороговизну, длительность пути и, главное, почтенный возраст, всё-таки приехал или прилетел в наш прекрасный город Иркутск.
Разрешите пожелать успеха в работе конференции».
Юрий Владимирович Бомбуров – личность яркая, необыкновенная.
Начало войны он встретил под Иркутском, на станции Батарейная, на курсах артиллерийских техников. А уже 22 июля вместе с товарищами гасил зажигалки на крыше института им. Сталина, что на Большом Калужском шоссе (тогда впервые немец бомбил Москву).
В январе 1943 г. гвардии старший техник-лейтенант Бомбуров участвовал в окружении десятитысячной группировки эсэсовцев в районе Миллерово. Там был удостоен боевой награды – взял на себя командование батареей и отбил противника, окружающего соседнюю батарею. Через месяц на станции Лозовой командовал сводной батареей. И так получилось, что в том бою пришлось прикрывать отход товарищей. Всего лишь одним орудием… После того боя начался плен – самое страшное, что может случиться в судьбе воина, да и вообще в человеческой судьбе.
Бомбуров не помнит, как он оказался в плену. Перед этим его тяжело контузило, товарищи волокли его под руки, он едва передвигал ногами. Очнулся в балке под стволами немецких автоматчиков. Выдержал – остался жив – на перегоне в Павлоград. Семь дней пленных не кормили. Измученные люди подбирали с дороги конский навоз, жевали его вперемежку со снегом. Днепропетровская тюрьма с холодными камерами, обледенелый пол оттаивали своими телами. А потом – череда лагерей: пересылочные, штрафные, концентрационные… На оккупированной врагом земле, а затем в Польше, Германии. Владимир-Волынск, Ченстохов, Лимбург, Людвигсбург, наконец, Бад-Орб – филиал зловещего Дахау… Военнопленный Бомбуров под лагерным номером 36707. Металлическую бирку с этими цифрами он хранит всю жизнь.
На сахарную фабрику военнопленных пригнали, видимо, только потому, что рядом пролегал железнодорожный узел и американцы его постоянно бомбили – своими рисковать не хотелось, а эти, русские, кому они нужны, пусть работают под бомбами. Во время бомбёжек можно было разжиться чем-нибудь съестным. Однажды вскрали пол одного вагона, но охрана заметила, раздались выстрелы. И всё же пленные вредили врагу, чем могли – перерубали кирками кабель, подсыпали в сахар битое стекло, песок. Организатором опасных акций был Юрий Бомбуров, которого охранники за моложавость звали «Стьюдент», а свои – «Батей». До войны крепкий парень, отличный спортсмен в лагере весил … 37 килограммов.
Но всему бывает конец, даже мучениям. Он был близок. Узники Бад-Орба это поняли, когда их погнали в Альпы. Пронёсся слух – ликвидировать. Мартовские сумерки, кругом автоматчики, овчарки… Но пленные уже не те, что в начале войны – все чувствовали приближение победы, умирать не хотелось. Заключённые, вооружённые арестантской обувью (деревянные колодки), напали на конвой. И…(о, чудо) обрели свободу.
Американская зона… Проверка в интернациональном лагере освобождённых узников организацией генерал-майора Драгуна. Бомбурову доверили поддержание порядка среди русских, прежде всего – избегать самосудов: военнопленные были не прочь расправиться с теми, кто их предавал. Строжайшая проверка в фильтрационном лагере Баутцена, потом Козельска. В сентябре 1945 г. Юрия Бомбурова восстанавливают в воинском звании и предлагают продолжить службу в Смоленском военном округе.
Казалось: самое страшное позади. Но унижения начались сразу же после демобилизации, в родном Иркутске. Бесконечные вызовы, заполнение каких-то анкет. Вчерашнего фронтовика изводили допросами – напоминали, о чём он не хотел вспоминать, лагерные дела, дотошно интересовались товарищами по былому несчастью. Ретивые следователи, просидевшие всю войну в тылу, вызывали даже по ночам. Подозревали во всём… В оправдание пришлось запрашивать справки от тех, кто знал Бомбурова по плену. В одной из бумаг, полученных из Москвы, Юрий прочёл о себе буквально следующее: «За время нахождения в плену я не заметил за ним ничего, что было бы недостойно гражданина Советского Союза. Товарищ Бомбуров подвергался жестоким избиениям конвойных на работе за то, что старался не слушать их приказаний, иногда били просто так, ни за что. Находясь в тяжёлом состоянии, товарищ Бомбуров ободрял товарищей, делясь каждой случайно добытой весточкой о приближении Красной Армии».
Не менее тяжкое унижение достало его уже в наши, постсоветские времена. Ельцин и Коль договорились, что немецкая сторона выплатит бывшим узникам концлагерей компенсацию. Выплатили! Юрий Владимирович Бомбуров за 25 месяцев ада получил… 350 дойчемарок – недельный заработок современного германского рабочего.
— Зря не отказался от этой унизительной выплаты. – Сетует сегодня сибиряк, ветеран Второй мировой войны. – Да жизнь в 90-е годы была тяжёлой, каждая копейка семье подспорье.
Юрий Владимирович остаётся в строю. Он ведёт большую общественную работу. Два года назад мы избрали его председателем Иркутского областного объединения жертв нацизма. Очень много времени уделяет нам, детям войны, пострадавшим в концлагерях. Постоянный ходатай, он добился льготного проездных билетов для 110 наших товарищей. Его знают многие школьники и студенты, очень весёлый, общительный, беседовать с ним интересно. У него замечательный контакт в ветеранской организацией, с руководством Иркутска и области.
Узнав о том, что в газете «Судьба» будет печататься статья о нём, Юрий Владимирович попросил напечатать номер его телефона.
— Люди, на себе познавшие фашизм и нацизм, должны чаще и чаще встречаться с молодёжью, рассказывать людям правду о войне, выражать своё негодование к проявлениям любых форм насилия над человеком, протестовать против его унижения. Мы должны быть открытыми для людей. Наша жизненная позиция: не ждать, когда нас позовут, а самим идти в школу, институт, молодёжный клуб. Возраст тут не помеха. – Считает Юрий Владимирович.
Его телефон: 89500897755.
Звоните, ветеран будет рад.

В.И.КОШКАРОВА,
Л.И.КОЛЧИНА
Большой Луг. Иркутская область

МАХУТОВ
Николай Андреевич

Интернет о Руководителе научной школы ИМАШ РАН «Безопасность и защищенность критически и стратегически важных объектов инфраструктуры», член-корреспондент Российской академии наук

Родился 29 сентября 1937 года в с. Брасово Брасовского района Брянской области. В 1954 году поступил в Московский авиационный технологический институт на авиамеханический факультет. В 1959 году с отличием окончил МАТИ по специальности «Авиационные двигатели», в том же году поступил на работу в Институт машиноведения АН СССР и в аспирантуру МАТИ с базовой кафедрой «Сопротивление материалов». В 1964 году под руководством академика АН УССР Серенсена С.В. защитил кандидатскую диссертацию на тему «Сопротивление повторным пластическим деформациям и хрупкому разрушению корпусной стали». С 1964 года по настоящее время работает в Институте машиноведения АН СССР в должностях м.н.с., с.н.с., заведующего лабораторией, заведующего отделом прочности, живучести и безопасности машин и конструкций. В 1974 году защитил докторскую диссертацию на тему «Деформационные критерии малоциклового и хрупкого разрушения». С 1978 года – профессор по специальности «Динамика и прочность машин и конструкций».
В 1987 году избран членом-корреспондентом АН СССР по специальности «Машиностроение» Отделения «Механики, машиностроения и процессов управления». Состоит в отделении энергетики, машиностроения, механики и процессов управления; заместитель Академика-секретаря Отделения энергетики, машиностроения, механики и процессов управления.
С 1992 года – заместитель председателя, а с 2008 года — председатель Рабочей группы при Президенте РАН по анализу риска и проблем безопасности.
Результаты фундаментальных научных исследований Н.А. Махутова и школы относятся к проблемам конструкционной прочности, техногенной безопасности, нелинейной механике разрушения, деформационным критериям разрушения, малоцикловой и многоцикловой усталости, надежности, остаточному ресурсу в условиях штатных, аварийных и катастрофических ситуаций в сложных технических системах.
Эти результаты нашли и находят широкое применение при решении практических задач прочности и ресурса, безопасности и защищенности ряда уникальных критически и стратегически важных объектов, включая атомные реакторы типов от ВВЭР-210 до ВВЭР-1000, БН-600 и РБМК-1000 для АЭС в России (Ленинградской, Курской, Ново-Воронежской и других), в Украине (Чернобыльской, Запорожской, Ровенской), в Болгарии (Козлодуй), в Финляндии (Ловииза), в Венгрии (Пакш), в Чехии (Тимелин), Иране (Бушер), паровые турбины мощностью 250-1200 МВт, а также термоядерные установки Т-14, Т-15, ИТЭР, ракетно-космические системы «Энергия-Буран», «Протон», «Союз», «МАКС», летательные аппараты типов Ту, Су, МиГ, магистральные нефте-, газо-, продуктопроводы, объекты оборонного комплекса, гидротурбины (Саяно-Шушенская ГЭС), самолеты 5 поколения, стартовые комплексы ракетно-космических систем.
Специалисты научной школы и член-корреспондент РАН Н.А. Махутов как член и председатель Государственных комиссий и подкомиссий принимал участие в анализе разрушений и катастроф на технологическом прессовом оборудовании с предельными усилиями 20 тыс. тонн, на автоклавах диаметром до 2,5 м и длиной 16 м с байонетными затворами, на крупнейшем турбогенераторе мощностью 1200 МВт, на атомной турбине мощностью 220 МВт, на магистральных трубопроводах под Уфой и Арзамасом, на шахтных вентиляторах Братского алюминиевого завода, на транспортной эстакаде Волгоградской ГЭС, на уникальном полусферическом куполе диаметром 240 м под Москвой, на ядерных паропроизводящих установках, на парогенераторах реакторов ВВЭР-1000, на Чернобыльской АЭС, на двигателях ракетно-космических систем, на гидроагрегатах Саяно-Шушенской ГЭС. По результатам этого анализа принимались соответствующие государственные и ведомственные решения.
Работы Н.А. Махутова и специалистов его научной школы обобщены во многих монографиях — двухтомнике «Конструкционная прочность, ресурс и техногенная безопасность», «Деформационные критерии разрушения и расчет элементов конструкций на прочность», «Сопротивление элементов конструкций хрупкому разрушению», «Расчеты деталей машин и конструкций на прочность и долговечность — Справочник», «Ресурс безопасной эксплуатации сосудов и трубопроводов», серии из шести книг «Исследования напряжений и прочности ядерных реакторов», серии из семи книг «Прочность при малоцикловом разрушении», тридцати четырех томах многотомного издания «Безопасность России», четырехтомной энциклопедии и энциклопедическом словаре «Гражданская защита» (всего около 50 монографий и более 1000 научных работ).
Под научным руководством Н.А. Махутова подготовлено более 60 кандидатов и докторов наук для научных организаций России, Белоруссии, Казахстана, Литвы, Молдовы, Украины.
Руководитель школы член-корреспон-дент РАН Н.А. Махутов является Председателем Рабочей группы при Президенте РАН по анализу риска и проблем безопасности, Председателем Научного совета при Межгосударственном совете по чрезвычайным ситуациям стран СНГ, руководителем комплекса проектов Федеральной целевой программы «Снижение рисков и смягчение последствий чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера в Российской Федерации», заместителем научного руководителя специальной программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Междисциплинарные фундаментальные, поисковые и прикладные исследования проблем анализа и управления системной безопасностью с использованием критериев стратегических рисков». В период с 1992 по 2001 гг. он являлся заместителем научного руководителя и научным руководителем Государственной научно-технической программы «Безопасность населения и народнохозяйственных объектов с учетом риска возникновения природных и техногенных катастроф», научным руководителем Комплексной научно-технической программы «Безопасность Москвы», руководителем разработки «Концепции безопасности Москвы».
Н.А. Махутов был сопредседателем Наблюдательного совета Ростехнадзора, членом экспертного совета Высшей аттестационной комиссии Российской Федерации, членом научно-технических советов РАО ЕЭС, ОАО «Газпром», руководителем ряда проектов в рамках научного сотрудничества РАН с национальными академиями и обществами США, Норвегии, Японии. Он является Президентом Международного института безопасности сложных технических систем (МИБ СТС), Президентом научно-промышленного союза «Риском», Председателем научного совета Российского общества анализа риска, членом «Общественного совета при Федеральной службе по экологическому, технологическому и атомному надзору», членом Экспертного научно-технического совета МЧС России, членом американского общества инженеров-механиков «ASME International», членом Европейского научного общества по конструкционной прочности «ESIS».
Н.А. Махутов — главный редактор научно-технического журнала «Проблемы безопасности и чрезвычайных ситуаций», член редколлегий журналов «Заводская лаборатория», «Проблемы машиностроения и автоматизации», «Машиностроение и инженерное образование», «Проблемы анализа риска», «Безопасность труда в промышленности», «Экология и промышленность России» (Россия), международных журналов «Pressure Vessels and Piping», «Fatigue and Fracture of Engineering Materials & Structures» (Великобритания), «Technology» (США), «Проблемы прочности» (Украина), «Mechanika» (Литва), член Редакционных советов многотомных изданий «Безопасность России», «Исследования напряжений и прочности ядерных реакторов».
За достижения в области обеспечения прочности, ресурса и безопасности критически и стратегически важных объектов члены школы удостоены званий Лауреата ряда государственных премий и многих государственных наград. Член-корреспондент РАН Н.А. Махутов Лауреат Премии Совета Министров СССР «За разработку и внедрение научных основ расчета повышения прочности энергооборудования по критериям трещиностойкости» (Постановление СМ СССР от 16.04.1983 г.); Лауреат Премии Правительства Российской Федерации «За разработку и создание новой техники» (Постановление Правительства РФ от 12.03.2001 г.); Лауреат Государственной Премии Российской Федерации в области науки и техники «Создание научных основ и широкомасштабное внедрение конкурентоспособных технологий, комплекса оборудования неразрушающего контроля и диагностики для оценки технического состояния различных объектов» (Указ Президента РФ от 09.09.2004 г.); Лауреат Премии Правительства Российской Федерации в области науки и техники «За обеспечение безопасности и надежности оборудования электростанций на основе создания комплекса современных методов оперативной диагностики и восстановительных технологий» (Распоряжение Правительства РФ от 25.02.2011, №285-р). Он имеет государственные награды: Орден Дружбы народов (1986 г. – за реализацию международных программ СЭВ), Орден «Октябрьской революции» (1989 г. – за работы по проекту «Энергия-Буран»), Орден «Дружбы». (1999 г. – за общественную деятельность Международного Союза бывших малолетних узников фашизма), Орден Украины за заслуги III-ей степени (2008 г. – за развитие сотрудничества Украины и России), государственные медали России, Украины, Польши, Международной Федерации Сопротивления.
С 1992 г. по настоящее время Н.А. Махутов является Председателем Международного Союза бывших малолетних узников фашизма (МСБМУ), объединяющего в своих рядах около 500 тысяч бывших малолетних узников фашистских концлагерей из Армении, Беларуси, Казахстана, Латвии, Литвы, Молдовы, России, Узбекистана, Украины, Эстонии, Болгарии.

ЛЫЧ
Нина Антоновна

ЛЫЧ (Райкова) Нина Антоновна — родилась в дер. Николаево Витебской области в семье крестьян. Точная дата рождения неизвестна. Согласно справки архива из Освенцима, где девочка находилась под номером 65950, год рождения 1939-й. После войны в детском доме г.Сапожок Рязанской области её дата рождения значится 20 июля 1938 года. В августе 1942 года за связь родственников с партизанским отрядом бригады Шмырева семья Райковых была насильственно угнана на территорию 5-го ж/д полка г. Витебска, а в сентябре 1943 года — в Освенцим. С ноября 1943 года по июль 1944 года Райковы пребывали в Потулице, где у малолеток, в том числе и у Нины, производился забор крови. Из концлагеря в Константынове семья Райковых была освобождена в 1945 году Красной Армией. В 1954 году Нина нашла своего родного отца. Окончила Минский политехнический техникум. Проработала 45 лет на Минском автомобильном заводе, который стал для неё родным домом. Много лет занимала пост главного бухгалтера литейного производства. Вдова. Имеет двух сыновей, трех внуков и одного правнука. Проживает в Минске.
Н.А. Лыч — ветеран международного движения бывших малолетних узников фашизма. Стояла у истоков объединения узников фашизма Беларуси. Является бессменным его руководителем.
В 1987 году в числе сорока трех бывших малолетних узников фашистских концлагерей, участников слёта, проходившего в школе №1137 Бабушкинского района Москвы, подписала письмо, адресованное руководителям Советского детского фонда имени Ленина. В нём впервые обосновывалась необходимость поставить на государственный уровень решение проблем бывших несовершеннолетних узников фашизма. В частности, в письме говорилось:
«Поскольку за колючую проволоку попали потому, что являлись членами семей советских партизан и подпольщиков, поскольку находились в чудовищных условиях, подвергались неслыханным издевательствам нацистов, лишились детства, превратились в инвалидов, просим поставить перед правительством СССР вопрос о предоставлении нам соответствующих льгот и преимуществ».
Участница Всесоюзной встречи бывших малолетних узников фашизма 22 июня 1988 года в Киеве. Избрана в состав Совета Союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей при Советском детском фонде имени Ленина. Не раз избиралась в состав бюро Международного союза бывших малолетних узников фашизма.
Часто выступала в советской печати, привлекала внимание широкой общественности к такой категории граждан как бывшие узники фашизма, призывала решить, наконец, пусть с огромным опозданием, их проблемы. Настаивала на встрече группы узников с президентом СССР М.С. Горбачевым М.С.
Инициатор принятия «льготных» постановлений Совета Министров СССР.
Встречалась с высшими руководителями Республики Беларусь, добиваясь от них проявления мудрости, добросердечия, глубины понимания существа проблемы и всемерного содействия в принятии в стране эффективных социальных программ помощи чудом уцелевшим за колючей проволокой нацистских концлагерей детям и подросткам, которых в Беларуси осталась горстка.
28 июля 1998 г. президент Белорусской ассоциации бывших несовершеннолетних узников фашизма Лыч Н.А. направила письмо исполнительному директору Клеймс Конференс господину Саулю Кагану. В нем содержалось предложение «встретиться и обсудить вопросы поддержки жертв Холокоста разных национальностей, в том числе граждан новых независимых государств, которые в соответствии с установками и выводами международной Лондонской конференции по вопросам «нацистского золота» являются «двойными жертвами» — как гитлеровского, так и сталинского режимов».
По инициативе Нины Антоновны Лыч в Минске создан и успешно действует комитет бывших узников Освенцима — граждан Беларуси.

По книге В.В.Литвинова
«Коричневое «ожерелье».
Киев, Абрис, 2003. – 869 с.

ДЕМИДОВ
Маркиян Дмитриевич

Родился на берегах Двины, на границе Миорского и Верхнедвинского районов Белоруссии, в Освейщине, превращённую фашистами в пустыню. На месте бывших деревень, сожжённых карателями, сегодня здесь памятники. Алексей Толстой, выступая в газете «Правда» в 1943 году, всё, что здесь произошло, назвал Освейской трагедией. Только в одном районе уничтожено и расстреляно 11383 человека. 14 175 жителей фашисты вывезл в рабство. Кто знает, полон ли список жертв. Путь живых был таков: Саласилс, Майданек, Освенцим, Дахау, Маутхаузен, Равенсбрюк…
Общий счёт потерь по всем районам Белоруссии достигает астрономических цифр. Писатель Кастусь Тарасов подсчитал, что если бы все жертвы встали в одну шеренгу, она растянулась бы на 1100 километров. Пришлось бы идти долго-долго вдоль смотрящих на нас людей, чтобы каждому хоть на мгновение заглянуть в глаза, принять бы частицу боли, памяти. Не стало каждого третьего в республике. На Витебщине каждый второй мужчина не вернулся домой. На Освейщине 120 деревень так и остались невостребованными.
Некому было.
Пустыня.
О, как обживают сердца угольки спалённых деревень Освейщины!..
Из чудом оставшихся в живых, из того месяца в пути, из тех 1100 километров только из освейской шеренги, о той трагедии вспоминает киевлянин Маркиян Дмитриевич Демидов, председатель УСУЖН.
— За абсолютную точность не ручаюсь, но многое в памяти хорошо сохранилось: было мне тогда восемь лет. – Рассказывает Маркиян. — Мне кажется, что по пониманию тех событий и сообразительности я был на пять — шесть лет старше (видимо, то грозное время делало многих детей более взрослыми).
Родился я в деревне Дубровы Освейского района (в двадцати пяти километрах от границы с Латвией и пятнадцати километрах от границы с РСФСР).
Уже в конце 1941 года на территории нашего района действовали партизанские отряды, впоследствии объединенные в бригады. Партизаны уничтожали фашистов везде и даже делали рейды совместно с латышскими партизанами в Латвию. Население, оставшееся в деревнях, помогало партизанам продуктами, теплой одеждой…
Мы собирали оружие и патроны. В общем, шла война народная. Партизаны были хозяевами на всей территории района. Из-за линии фронта прибывали самолеты. Рядом с нашей деревней был аэродром.
Неся большие потери от партизан, фашистское командование решило провести карательную экспедицию (а всего их было три), чтобы покончить с партизанским движением.
Карательная экспедиция, которую я хорошо запомнил, была начата с территории Латвии, в ней принимали участие самолеты и легкие танки. Каждый вечер мы видели зарево от пылающих деревень. Это полымя неумолимо приближалось к нам. Появились беженцы, сумевшие уйти из огня карателей. От партизан и беженцев мы узнали о творимых зверствах фашистов.
Партизаны посоветовали нам, чтобы все уходили в лес, затаились и ждали, пока пройдут основные силы карателей. Но получилось не так, как думалось.
Ранним февральским утром фашистские лыжники окружили наш лагерь и погнали в деревню Миловиды, а там заперли в бывшей конюшне.
На следующий день нас выгнали на улицу и объявили, что повезут в Освею. Сказали так: всем старым и малым детям тяжело будет идти, так пусть встанут в правую колонну. Их повезут на лошадях. Чувствуя какой-то подвох, люди не спешили выполнять команду карателей. Тогда пьяные фашисты силой стали сортировать людей. Таким образом, моя бабушка Марина с трехлетней сестренкой Фаиной и полуторагодовалым Колькой — сыном тети Зины, сестры матери — оказались в правой колонне. Меня оттуда в последний момент выхватила за руку мама.
Трудно передать словами, что происходило там, где живыми горели взрослые и дети, и какие душевные муки испытывали мы, оставшиеся в живых и видевшие страшную гибель своих близких… Мы думали, что следующая очередь за нами…
На следующий день нас погнали в Освею. Ночевали в освейской церкви. Потом пригнали на станцию Зилупе в товарных вагонах и привезли, как потом выяснилось, в Саласпилс. Разместили по баракам, которые были построены из мерзлых и сырых досок. Постели никакой, кроме соломы. Нам, детям, на шею повесили картонные жетоны, на которых были написаны фамилия, имя, возраст и национальность.
В апреле — мае нас, подростков, вывезли на территорию какого-то молокозавода. Там раздали, а может, продали как рабочую силу зажиточным латышам. Я и брат матери Саша Володенок (он до войны окончил четыре класса) попали к двум братьям из Огрской волости.
Ко мне отношение хозяина было неплохое. В первый же день с меня сняли номер, накормили и сказали, что буду помогать по хозяйству. Хозяин (фамилию не помню) оказался бывшим солдатом царской армии, сносно говорил по-русски. Жили эти два брата на одном хуторе, рядом с железной дорогой. Об этом нам рассказывали военнопленные, которые тоже работали у этих хозяев.
Сашке не повезло с хозяином. По-моему, тот служил в полиции. В первый же день, как только нас привезли, его заставили возить тачкой навоз, парень совсем выбился из сил. Когда мы встретились, договорились тайно убежать. Через несколько дней, предварительно набрав в карманы моркови и гороха, мы бежали. На нашем пути были всякие малоприятные приключения. Поездом нам удалось добраться от Крустпилса до Резекне. Дальше пробирались пешком — голодные и холодные, как говорят в народе. Домой нам попасть не удалось: в это время там шла очередная карательная экспедиция. Мы вынуждены были остановиться (оставалось восемнадцать километров) и работать за кусок хлеба, предварительно придумали версию для полицаев, будто нас отпустили из лагеря и сказали искать себе работу.
Нас освободила Красная армия летом 1944 года. Мы безбоязненно возвращались домой после долгих скитаний и переживаний.
Кажется, насмотрелись всякого, но снова пришлось содрогнуться от злодеяний фашистов. Радость освобождения затмевалась видом сожженных деревень, где над землей стояли печи с торчащими трубами. Уцелевшие люди жили в землянках.
Рядом с Дубровами перестали существовать Кураши, Слобода, Ерохи, Макуты…
В этом же году я пошел в первый класс. Мы учились в землянках, писали палочками на песчаном полу: бумаги и карандашей с ручками не было.
В конце года отыскались и вернулись домой оставшиеся в живых наши родные: дедушка, мама и две ее сестры. Началась мирная жизнь. После окончания строительного техникума был направлен на работу в Киев. Окончил Киевский институт народного хозяйства и связал свою работу с мирной профессией строителя.

Из записок Н.А.Лыч,
представленных в газету «Судьба»

СИНЕГРИБОВ
Леонид Кириллович

Из книги «На газетных столбцах мы сердца обожгли… Воспоминания выпускников факультета журналистики. – СПб.: Информационно-издательское агентство «Корвет», 2014.

Кажется, это Пушкин сказал о нас, что мы ленивы и не любопытны. Не знаю: всех ли касается тот приговор, но для меня он звучит вполне справедливо. Вспоминая студенческие годы, не перестаю корить себя за то, что о своих однокурсниках знал до обидного мало. Не стал исключением и Леонид Синегрибов. В этом году, на берегу Байкала, сорок четыре года спустя после окончания университета, я каялся Лёне, информацию о котором всего лишь годом раньше нашёл в Интернете. В интервью корреспонденту «Российской газеты», он — основатель и бессменный редактор газеты «Судьба» — единственного в мире издания жертв нацизма, рассказывал и о своей собственной судьбе. О тех испытаниях и муках, которые пришлось пережить ему и его родным в годы Великой Отечественной войны.
— Да не вини ты себя, — утешал Леонид в ответ на мои признания. — Все мы одним миром мазаны. Я ведь о тебе тоже практически ничего не знал. И дело не только в том, что учились в разных группах и в общежитии жили на разных этажах. В студенческие годы про оккупацию и немецкий плен я сам ещё боялся кому-то рассказывать…
— Как? Ты боялся?! – не поверил я, с улыбкой наблюдая за Сашенькой — озорной пятилетней Лёниной внучкой, весело скачущей в прибрежных волнах байкальского пляжа. – Ты, наш «пламенный Леонид Синегрибов», как тебя называл преподаватель, заместитель редактора «Ленинградской правды» Алексей Яковлевич Гребенщиков, даже через двадцать лет после войны мог чего-то бояться? — В это трудно было поверить потому, что с первых студенческих дней своей решимостью, бескомпромиссностью и искренностью он напомнил мне легендарного матроса Николая Маркина, который по заданию Ленина в годы Гражданской войны создавал знаменитую Красную Волжскую флотилию. Этот литературный образ навевала и тёмно-синяя флотская форма с украшавшим её гюйсом, и добротный суконный бушлат, в котором на первом курсе в холодное время ходил Леонид.
— Что-то не помню, — заметил я, — чтобы ты молчаливо отсиживался на комсомольских собраниях при обсуждении острых житейских вопросов, которые время от времени возникали на курсе и факультете.
— И, тем не менее, мало кто знал в то время о моём военном и послевоенном детстве. У нас на Брянщине все, кто попал в плен и был угнан на работу в Германию, старались об этом не вспоминать даже многие годы спустя.
— Но ведь тебе в то время было около двух лет!
— А страх, вошедший от послевоенных разборок, когда справедливость далеко не всегда торжествовала, сидел в людях глубоко. Во мне тоже. И это притом, что многие наши родственники воевали. Один из них, мамин брат, мой дядя Лаврик, даже Берлин брал и написал на Рейхстаге «Я – из Дятькова!». Дядя Петя – боевой офицер-артиллерист. Дядя Вася отличился при форсировании Днепра, сохранилась фотография: он капитан, ему 23 года – вся грудь в орденах. Простым солдатом-пехотинцем прошёл войну дядя Ваня, а после освобождения Украины ещё и бандеровцев из лесов выкуривал…
— Сашенька, выходи на берег, — позвал Лёня любимую внучку. – Байкал не Чёрное море, не забывайся… — И, возвращаясь к прерванному разговору, добавил, что отец его, Кирилл Яковлевич Синегрибов, тоже воевал. Но не в армии, а в партизанском отряде. — Его даже медалью «За боевые заслуги» наградили. С приходом немцев он спрятал ценности, хранившиеся в сейфе райфинотдела, где был кассиром, скрыл их в лесу и передал партизанам. Так получилось, что деньги до единой копеечки спас, а вот жену, детей и родителей вместе с хрустальным заводом эвакуировать не успел. Сам был в лесу, в партизанском отряде, а маму с моим одиннадцатилетним братом немцы угнали в Германию, где они до освобождения работали на скотном дворе у помещика. Мы с бабушкой — старый да малый — остались в оккупированном городке на произвол судьбы. «Однажды захожу к вам в хату, — рассказывала мне много лет спустя одна из наших землячек – тётя Настя Черникова, — а ты стоишь маленький, худющий в несвежей рубахе до пят и собираешь, собираешь с клеёнки, нарисованные там ягодки. Берёшь и суёшь в рот. И жевать пытаешься эту пустоту, которая не может утолить голода. Слёзы, видно, давно выплакал все — одно отчаяние на лице. И бабушка твоя, Мария Михайловна Покровская, как на погосте, стоит безмолвно, скрестив руки, мол, вот горе какое мне досталось на старости лет. Видеть это — боль одна! И хоть сама с ребятами жила впроголодь, в следующие разы, когда немцы гоняли нас латать дороги или драить тюрьму, забегала к вам то с чекушкой козьего молока, то со свёколкой или с картофелиной со своего огорода. А уж однажды узнала, что угнали вас…»
— Старую бабушку с малолетним внуком? — удивился я.
— Ну да. Это уже в сентябре сорок третьего случилось, всего за несколько дней до освобождения Брянщины. Немцы у нас тогда, как с бреднем ходили. Всех подряд загребали, эшелонами отправляя в Германию. И старых и малых. И мы в эти сети попали. В вагонах для перевозки скота привезли нас в город Алитус, что на берегу Немана. Здесь был сортировочный лагерь. Тех, кто покрепче и посильнее, отправляли в Deutschland, а больных, старых и негодных за марки продавали в батраки литовским кулакам. Тогда-то нас с бабушкой и разлучили. Меня бросили в вагон вместе с другими истощёнными и больными детьми, а её увезли в Австрию, где до конца войны она работала на какой-то канатной фабрике.
Если б не польская медсестра по имени Ванда, я вряд ли бы выжил. Она меня вынесла под халатом из лагеря и из рук в руки передала пани Малевской. До сих пор помню атмосферу тепла и добра в этой литовской семье, где хранительницей очага была Мария Винцентовна, а хозяином дома Стасис Фердинандович. Они окрестили меня в католическом соборе, дав свою веру и новое имя — Тадеуш, а ласково — Тадик. Эпизодами помню картинки той жизни, когда в дни Пасхи катал по столу красивые расписные яйца. Или как бегал во время пожара, сожалея о сгоревшем горшке… И, конечно, незабываемым остался приезд в Алитус родного отца, которого я совершенно не помнил и потому ужасно испугался незнакомого человека, который хочет забрать меня из семьи, где было так сытно, тепло и уютно.
Розыску помогла запись, которую карандашом бабушка сделала в моём свидетельстве о рождении «Алита — станция». Она его сохранила в неволе и привезла домой в Дятьково из австрийского плена. Кой-какую подсказку отцу дали земляки, вместе с которыми угонялись из Дятькова и выживали в концлагере. Отец поехал в Алитус. Он ходил по детским домам, а малыши хватали его за коленки: «Папка, папка! Я твой!! Возьми меня!!!» «Сердце сжималось от боли» — рассказывал отец. А когда отпуск, разрешённый директором хрустального завода, подходил к концу, милиционер, оформлявший документы на выезд, посоветовал побывать в семье Малевских. Сказал, будто слышал, что у них живет какой-то мальчик из России. Может твой? Но назвать адрес и, тем более, проводить на место категорически отказался.
Батя пришёл в тот дом и спросил у пана Малевского: не его ли сын живёт у них? Тот позвал меня: «Тадик, иди-ка сюда!» Я зашёл с улицы в хату. Мамы не было. Смотрю: мужик какой-то угрюмый и небритый сидит в поношенной телогрейке. Мне страшно стало, я испугался. А потом оба отца и вернувшаяся из Вильно встревоженная пани Малевская стали решать вопрос: как быть со мной? Отец привёз фотографию родной моей матери, которую я храню до сих пор. На обороте надпись чернилами: «Лёник, это я — твоя мама. Может, вспомнишь, ага?» И вторая есть фотография. Когда уезжал из Алитуса, мне дала её пани Малевская. Она стоит во весь рост, а на обратной стороне снимка написано карандашом: «Тадик, не забывай! Твоя друга мама».
«Друга мама» обрядила меня во френчик, сшитый из немецкой шинели с немецкими пуговицами. И сфотографировала на память… В этой одежде отец и привёз меня в Дятьково. А там отдали в детский сад, где всё было первостатейное по тем временам: и питание с рыбьим жиром, и игрушки, присланные из Москвы. В первый же день воспитательница стала знакомить меня с детьми:
— А это, ребята, новенький — Лёник Синегрибов!
— Я не Лёник! Я — Тадик! Не хочу русских булок! Не хочу Стали… — Воспитательница с перепугу мне тут же рот ладонью закрыла. А я тогда так был воспитан и не понимал, что этими словами сам себе приговор подписал. В городке, где пленные немцы завод восстанавливали, их каждое утро мимо детского сада на работу гоняли. И всякий раз мальчишки кидали в них палки и комья грязи — такая ненависть, такое ожесточение жило в маленьких сердцах, натерпевшихся страху за годы оккупации. А тут ещё я в сером френчике с немецкими пуговицами со своими речами про русские булки и Сталина… И, конечно же, все сразу на меня ополчились: «Немец! Немец!!»
— Хорошо помню, — заметил я, — что слова «немец» или «фриц» были тогда синонимом слову «фашист».
— Ох, и били, и колотили меня ребята нещадно, — прижав к себе дрожавшую от холода Сашеньку, — произнёс Леонид. — А взрослые за глаза говорили: «И зачем только этого мальчика привезли в Россию? Пусть бы и жил там, где жил». Никто меня не жалел. В детском саду воспитатели, чтобы оградить от ребячьих побоев, даже в туалет меня провожали. Даже дома пощады не было. Отец пропадал на работе, а мать проявляла ко мне излишнюю строгость. Так что в детстве я был таким страдальцем, что не приведи Господи! Постепенно, конечно, обиды ушли, но страх долго во мне сидел, как заноза.
В школе стараниями деда Николая Григорьевича Покровского, который в годы революции работал учителем, я, несмотря на свои многочисленные болезни, твёрдым ударником был. Да и вообще учиться мне нравилось. Любил математику, физику, химию. Даже на сцене с химическими фокусами выступал. Но с позиций сегодняшнего дня должен заметить, что в ранней юности часто был не уверен в себе и при первых же признаках неудач пасовал, терялся, сомневаясь в своих знаниях и способностях.
Я уже раньше слышал от Лёни, что после окончания семилетки (это было в пятьдесят пятом году) он поступил в индустриальный техникум. А теперь спросил:
— Почему не в гуманитарный? В педагогический, например? Или к технике сильная тяга была?
— Какая там тяга! Просто в Дятьково кроме индустриального при хрустальном заводе никаких других специальных учебных заведений не было. Потому и конкурс всегда солидный. Но я поступил с хорошим баллом на отделение керамики и все четыре года старался учиться так, чтобы стипендию получать. Она хотя и мизерной была –всего-то 14 рублей, но, но и они являлась заметной добавкой в семейный бюджет. Честно говоря, мог бы и отличником быть, но ленился, увлекался чтением книг, за что постоянно получал нагоняи от матери. Не одобряла она и моей страсти к кроссвордами, которые составлял и относил в городскую газету «Фокинский рабочий». Радовался, что их печатают под моей фамилией, да ещё и гонорар выписывают. Ни о какой работе в редакции тогда ещё и думать не думал.
А когда неспешно по лесной дороге мы шли в сторону санатория, где лечились и отдыхали, я спросил Леонида: когда же из керамиков он перешёл в журналисты?
— А неожиданно всё получилось, — улыбнулся он. – Защитив диплом, собирался ехать в Смоленск на кирпичный завод, но вдруг меня вызвал директор техникума. Оказывается, к нему обратился редактор городской газеты с просьбой подобрать толкового паренька, склонного к журналистскому творчеству. Преподаватель русского языка и литературы Галина Георгиевна Свойняк — очень интересная и красивая женщина, в преклонном возрасте ушедшая в монастырь, порекомендовала меня, отметив, будто мыслю нестандартно и пишу интересные сочинения. Но Дятьково – городок небольшой, где все друг друга знали и потому редактор переговорил с моим отцом, заручившись его согласием. Да и мать, обладавшая талантом красноречия так, что даже скандалом её, бывало, заслушаешься, неожиданно поддержала идею. Сказала: «Через год парню в армию, чем ехать куда-то, пусть лучше дома будет под моим присмотром. Поработает в газете, глядишь, что-то вдруг из того и получится, не зря же, наверное, книжки листал…»
Вряд ли она тогда раскаивалась в том, что прежде запрещала мне увлекаться чтением, считая это сущим бездельем и говоря, что в Германии с моей ленью я давно бы пропал. Но тонкий ручеек любви к беллетристике неожиданно пробился наружу и привёл таки меня в редакцию газеты. — Леонид засмеялся и, остановившись, вытряхнул из обуви набившийся туда песок. — Сейчас о начале той работы вспоминаю с улыбкой. В первый же день завотделом сказал:
— Сделай-ка, Леонид, зарисовку о хорошем трудовом человеке.
— А я говорю: «Рисовать не умею». И не понял: почему все вокруг засмеялись. Но понемногу что-то стало получаться. В горкоме комсомола заметили мою статью в защиту парней, исключенных из ПТУ, и пригласили на работу инструктором. Было и лестно, и интересно. Я согласился. Тем более, что и редактор не возражал. Должен сказать, что комсомол мне прибавил уверенности, дал навык организаторской работы. Это здорово помогло, когда служил на флоте. Сначала гидроакустиком на Северном, а потом на Черноморском, на новом тогда гвардейском ракетном крейсере «Сообразительный». Здесь стал выпускать радиогазету, почувствовав настоящее влечение к журналистике. Решил, что обязательно поеду в университет, в Ленинград, который давно полюбил. Стал готовиться к экзаменам. Много читал, немецким языком занимался. Сам командир корабля Виктор Васильевич Синегубов в этом мне помогал. Я был уже главстаршиной и комсоргом экипажа. Тогда же стал заметки во флотскую газету «Флаг Родины» посылать. Их печатали. Помню: замполит с первой публикацией о нашем экипаже такой радостный и восторженный прибежал! Вот так пошло и пошло. Тем более, что было о чём писать. Мы приняли наш корабль от николаевских судостоителей, прошли ходовые испытания и вскоре в составе советских боевых кораблей отправились в Средиземное море, где в то время прочно обосновался 6-й американский флот. С дружеским визитом заходили в Югославию, в тот самый Дубровник, который много лет спустя американцы, как варвары, с лица земли стёрли. А такой красивый был этот средневековый город — просто чудо!..
Короче говоря, когда в университет поступал, у меня уже было много впечатлений о жизни. Немало записных книжек, газетных вырезок. В приёмной комиссии Пётр Яковлевич Хавин посмотрел и одобрил. Но, к сожалению, моя радиогазета нигде не фигурировала. А ведь именно она в журналистику тропочку пробила. Знаешь, когда в Ленинград из Севастополя ехал, решил: умру, но поступлю! В случае чего даже к ректору, академику Александрову пойду и скажу: «Вы почему меня не приняли? Как это так?! Вы что наделали!». Вот такая решимость была.
Отец радовался, что я стал студентом и очень ревностно следил за моими успехами, когда уже приезжал на практику в тот же «Фокинский рабочий». Да и сам он, выйдя на пенсию, внештатно в редакции стал вести экономический отдел. Аналитические статьи и обзоры писал. Мной гордился. Жаль, что не дожил до моего распределения в «Правду Бурятии». Хотя в Улан-Удэ за сорок-то с лишком лет у меня всякие бури случались.
Так много чего пришлось пережить в борьбе с бюрократами. И коллегами, которые журналистику считают чем-то вроде огромной болванки, с которой лишь гонорарную стружку надо снимать. Чем больше – тем лучше. Но об этом для нашей книги я обязательно сам напишу…
Из интернетовских сообщений я знал, что Леонид Синегрибов – человек в Бурятии известный. И не только как журналист и редактор газет «Судьба» и «Подросток». В России, на Украине, в Белоруссии, Молдавии и в странах Балтии его знают и как энергичного общественного деятеля – Председателя Общероссийской общественной организации «Российский союз бывших несовершеннолетних узников фашистских концлагерей». Наш Лёня в постоянном движении. Даже на отдыхе был редкий час, когда его телефон умолкал. Звонили руководители общественных организаций из Саратова и Ростова, из Минска, Киева и Владивостока. Из Российского Комитета ветеранов войны и военной службы, из представительства в Москве германского фонда «Память. Ответственность. Будущее», из Международного союза бывших малолетних узников фашизма… Кому-то срочно была нужна защита, кто-то просил проконсультировать по поводу организации очередной конференции «Диалог о толерантности» или жаловался на почту России, задерживающую доставку газеты «Судьба»… Дел у Кириллыча столько, что я хватался за голову, удивляясь энергии, с которой он им отдаётся. Но сам Леонид мне не раз говорил, что мать его была права: ленив! И каждый день мечтает взять в руки книжку и лечь на диван. Возможно, когда-то он так бы и сделал, но очередные звонки и письма, что приходят к нему отовсюду, опять заставляют садиться к компьютеру – писать, отвечать, вразумлять, уточнить. Согласовывать Всероссийские акции с требованием к власть имущим принимать и выполнять законы, защищающие права обездоленных с детства людей…

Вячеслав ТЯБОТИН,
журналист, выпускник
Ленинградского государственного университета
Новосибирск

КУЗНЕЦОВ
Алексей Петрович

«Мы делали авиабомбы»

— Семь классов я окончил в 1942 году, когда уже шла война, и летом этого года нам, нескольким пацанам, моим ровесникам, райисполком прислал повестки, в которых нам предписывалось явиться для отправки на работу для фронта. Матери наши, конечно, побоялись отпускать 14-летих мальчишек в неизвестность, и мы по повесткам не явились. Но в первую же неделю занятий в восьмом классе прямо во время урока в класс вошли директор школы с классным руководителем в сопровождении двух вооружённых милиционеров и, отобрав восемь ребят, в том числе и меня, повели в милицию, не разрешив забрать даже сумки с учебниками. Оттуда нас отправили на вокзал и посадили в поезд. Куда нас везут, не знали ни мы, ни наши родные. Везли нас под охраной, в той же одежде, в которой мы были в школе: белые рубашки, пионерский галстук, старенькие штанишки, а на ногах ботинки без носков, — всё, что мы имели в то тяжёлое время.
Через сутки мы оказались на станции Эльбан, в 75 километрах от города Комсомольска-на-Амуре. Завели в общежитие, которое располагалось в огромной казарме, выделили каждому по койке и обмундирование: хлопчатобумажные брюки и куртки, постельное бельё, кусок мыла и матрасовки, которые мы набивали соломой. Вместе с другими подростками из разных районов нас собралось где-то 150-170 человек. Так в четырнадцать с половиной лет началась моя трудовая жизнь на военном заводе.
Завод этот был эвакуирован сюда, в глухой таёжный посёлок из Ленинграда летом 1941 года. Завод был оборонный и предназначался для изготовления гранат Ф-1, снарядов для противотанковых орудий, миномётов, авиационных бомб и противотанковых мин. Болванки для начинки взрывчаткой доставлялись с завода «Амурсталь», а взрывчатые вещества – тол, селитру, порох и другие компоненты – с других предприятий страны. У нас на заводе они переплавлялись, смешивались, обращаясь в более мощные по силе вещества, и начинённые ими готовые боеприпасы отправлялись на фронт. На заводе работало примерно 15 тысяч человек – все имели бронь. Очень значительную часть рабочих составляли подростки – мальчишки от 14 до 18 лет, которые при достижении 18 лет часто уходили на фронт, и девочки от 15 лет. Начальники цехов, бригадиры, руководители других служб и подразделений были кадровыми офицерами в званиях от лейтенанта до майора. Директор завода – генерал-лейтенант, его заместитель – полковник.
Дисциплина была строжайшая, военная. Всякое маломальское нарушение каралось на месте трибуналом, в лучшем случае наказание составляло один год исправительных работ с удержанием 13-й зарплаты. В худшем – от трёх до пяти лет заключения с заменой на отправку на фронт в штрафной батальон, независимо от возраста – с 17 лет и старше. Самым большим нарушением считалось опоздание на работу более чем на 15 минут.
Продолжительность рабочего дня для нас, подростков до 16 лет, составляла 10 часов, для остальных – 12 часов. Два выходных в течение месяца. Праздники – 1 января, 1 мая и 7 ноября. Но во все выходные и праздничные дни без исключения, даже дети от восьми лет и старики со старухами, обязаны были отработать по полдня в помощь фронту. Работающие – на своих рабочих местах, дети – в школе, остальные – на улицах посёлка.
По приезду на место нас определили в школу ФЗУ (фабрично-заводское обучение). Здесь мы в течение трёх месяцев овладевали профессиями слесарей разных направлений, либо строителей разных специальностей и шоферов. Я, как окончивший семь классов по всем предметам на «отлично», был зачислен на заводскую специальность. Учились мы по два часа, затем шли в цеха и работали наравне с другими. Сначала очищали от ржавчины болванки гранат, мин и снарядов. Помещение было удалено от других цехов – при очистке летели искры, и в близости от взрывчатых веществ, с которыми работали в других цехах, это было опасно.
Потом нас перевели в цех по изготовлению запалов для гранат. Я попал на операцию по набивке порохом дистанционной трубки к запалу, а к концу учёбы мне доверили полную сборку всего запала. Работа сложная и опасная. Ошибки допустить нельзя. Ведь мы имели дело с самой быстровоспламеняющейся взрывчаткой, такой как порох и гремучая ртуть. Надо казать, этот цех был из самых благоустроенных на заводе – чистенький, беленький. Работали в белых халатах и марлевых повязках – предохранялись от пороховой пыл. Для её снятия потолок и пол в цехе два-три раза в сутки обрызгивали водой из пульверизаторов. Ни одной железки в цехе не было, только бронза, чтобы не вызвать искру. Станки включались централизованно, из отдельного, строго изолированного помещения. Освещался цех только неоновыми лампами.
Когда нам исполнилось по 15 лет, нас перевели на более тяжёлую работу – по заливке снарядов и мин плавленной взрывчаткой, а уже в 1944 году мы стали заливать стокилограммовые авиабомбы. Это было и вовсе тяжело – нужно было на ручной тележке подвести бомбу к жёлобу с плавленным аммоналом, снять её, поставить на попа на стабилизатор, залить и откатить для остывания. Двое парнишек на одну тележку, и так в течение 10 часов. От такого, для нас оказавшегося непосильным труда, и постоянного недоедания мы вскоре стали падать в обморок, получать травмы, и нас сменили взрослые мужчины. Меня перевели работать шофёром на полуторку, и я возил боеприпасы из цехов на погрузочные площадки железной дороги. Мне исполнилось 16 лет, и теперь я работал по 12 часов в сутки.
Через три месяца меня назначили диспетчером автопредприятия завода. Нагрузка сильно увеличилась, но не столько физическая, сколько психологическая и моральная. Теперь приходилось работать по 15 часов в сутки. По сути, я был вторым лицом на автопредприятии после начальника – майора, но никакого воинского звания не имел.
А как был устроен наш быт? Пока мы учились в ФЗУ, мы питались в столовой за счёт завода, ведь зарплаты мы не получали, хотя и совмещали учёбу с работой. Это были, как правило, каши – ячневая, овсяная, перловка, сечка гречневая, горох. В обед ещё и суп, даже с мясом, правда, в нём крупинки можно было пересчитать, шесть-восемь ломтиков картошки. Хлеба за день получалось 600 граммов. И чай – утром и вечером с чайной ложкой сахара. После окончания учёбы, когда мы перешли на самостоятельную работу, мы стали получать неплохую зарплату и карточки – хлебные, продовольственные и промтоварные. Тем, кто работал со взрывчаткой, хлеба было положено в день один килограмм, другим рабочим – по 800 граммов. На промтоварные карточки можно было купить ткань, мыло, нитки, иголки, две пары носков, одно полотенце, одну простыню, папиросы и ещё кое-что. Но от зарплаты после удержания подоходного налога и государственного займа, на который подписывались в обязательном порядке, и отоваривания карточек на самое необходимое денег оставалось только на хлеб до конца месяца. Поэтому мы промтоварные карточки, кроме мыла, табака и спичек, продавали барыгам (так называли тогда спекулянтов) и на эти деньги покупали продукты – ведь цены на рынке были сумасшедшие.
Одежду нам давали бесплатно. На год были положены куртка и брюки, на зиму – ватная телогрейка, ватная шапка, ватные же рукавицы, нижние рубашка и кальсоны, ботинки на деревянной подошве с брезентовым верхом. Брезент быстро отрывался от деревяшек, они лопались и ломались, башмаков на год не хватало. Поэтому с мая по сентябрь мы ходили босиком. В баню нас водили три раза в месяц тоже бесплатно, там в специальных камерах выжаривали нашу одежду от вшей, которых было великое множество, а по ночам нас в нашей казарме съедали клопы, которые несметными стадами бродили по всем местам.
Я проработал на заводе до самого конца войны и до консервации предприятия. Потом был и дорожным рабочим, и взрывником на строительстве БАМа. Отслужив в армии, работал главным бухгалтером на разных предприятиях. Ветеран труда. На пенсию вышел, имея трудовой стаж более 50 лет. Могу с полным павом повторить вслед за другими мемуаристами: тыл – это кузница победы, и мы отдавали все силы и здоровье для её приближения и скорейшего окончания этой страшной войны.

Материал представил
Станислав ТРУБИН
11 класс средней школы №2.
г. Тулун

МЕНДЕЛЕВИЧ
Маргарита Петровна

«А стал лётчиком»

— Помню, как мой трёхлетний брат однажды стоял перед портретом Сталина (тогда в любой квартире был его портрет) и жаловался ему, как он хочет кушать, хочет манной каши. И говорил, что когда вырастет, будет работать в магазине. А когда вырос, стал лётчиком.

И.А.ИВАНОВ

«На нас смотрела Родина»

— В сельском совете висели плакаты о Великой Отечественной войне. По утрам, когда бригадир распределял нас по работам, мы, дети, смотрели на эти плакаты, и казалось, что на каждого из нас смотрит Родина – мать. И мы верили: наступит радостный день, когда вернутся домой наши деды, отцы, братья…