Голос: «На братских могилах не ставят крестов»

И вдовы на них не рыдают: вдовам просто негде рыдать. Да и могил, собственно, нет, потому что за 75 лет, протекших после Победы в Великой Отечественной войне, мы до сих пор не похоронили всех павших солдат. И души их, не простившись с телами, мечутся над нами, тревожат нашу совесть. Поэтому, видимо, крепко еще сидит заноза той трагедии в народной памяти. Сидит и ноет неизбывной болью в сердцах не только ветеранов, но и их потомков. Мне, в частности, не дает покоя драма и подвиг воинов, пропавших без вести.

Что мы знаем об их вкладе в достижении Победы? До сих пор не названы даже более, менее точные данные о количестве без вести пропавших солдат.  Нет среди них ни героев, ни хотя бы отмеченных высокими наградами. Нет их имен ни на обелисках, ни на могильных памятниках. Но если Родиной они не отмечены, то возникают разные сомнения, кривотолки, недоверие к чистоте и святости их подвига. Все послевоенные десятилетия «пропал без вести» остается как клеймо на имени воинов, которым как бы и благодарная память потомков не положена. Неужели их вина, что мы не знаем, где и как пришлось им сложить голову?

Поэтому я, сын отца Гришина Михаила Михайловича, пропавшего без вести в Великой Отечественной войне в декабре 1941 года, поднимаю свой голос в защиту солдат, сражавшихся за Родину, погибших за нее и оказавшихся пропавшими без вести. Их имена не числятся в списках погибших. О них предпочитают не говорить. Наш долг сегодня состоит в том, чтобы защитить их от забвения, надругательств, оскорблений. Рассказать о их жертвенном подвиге честно, открыто, без прикрас и злопыхательства. Мы все в неоплатном долгу перед ними.

Тяжело и больно мне, никогда не видевшему отца, писать эти строки. Горько сознавать, что до сих пор неизвестно даже, где он погиб, похоронен ли. Мать говорила, что из писем отец узнал о моем рождении, сообщил: «если что случиться – сын будет последней памятью обо мне…».

• 

• 

• 

Рассказ матери

Отец любил и жалел вас незнамо как. Старался, чтобы вы жили в достатке. Каждому сыну придумывал ласковые названия. Первого сына Юрия носил на руках и приговаривал: «ненаглядная краса», второго сына Владимира называл «чернобровеньким». Радовался рождению каждого ребенка. Хотел, чтобы в семье было не меньше шести детей. Так бы и было, да война помешала.

Помню, в тот день отец крыл крышу сарая. Я топила печь, готовила обед, корм для скотины. Пошла на колодец за водой. Там бабы о чем- то громко судачат и причитают. Когда подошла, спрашивают:

— Слышала ли, Александра, беда-то какая? Германцы на нас напали… Война будет…

Принесла воды и к отцу, а он на самом верхнем коньке сидит, гвозди забивает, ничего не слышит. Кричу ему что есть силы.

— Отец!.. Беда-то какая… Война, говорят, с германцами… Бабы на колодце сказывают…

А он не верит. Полно-ко, отвечает, не дело-то говорить… Какая война, а сам молоток в сторону отложил, задумался. Через день ему повестку из военкомата принесли. Провожали его 24 июня. Сбор фронтовиков был в школе, рядом с почтой. Народу много собралось. Отец держался спокойно. Все меня утешал, повел даже в ресторан. Сидим, а кусок в горло не идет. Меня слезы душат. Отец успокаивает, просит не тревожиться, чтобы ребеночку худо не было. Ты ведь, Женя, еще не родился, дохаживала тебя последние недели. На прощание отец сказал:

— Даст Бог, Шура, все обойдется… Береги детей, а уж если что случится, то последний ребеночек будет памятью обо мне… Как только появится возможность, сразу напишу.

И верно, отец с фронта часто писал. Помню, в первой весточке радовался тому, что воюет на лошади, подвозит к батареям снаряды. Кругом болота, на машине не проехать. Пришлось, пишет, лошадей по деревням нанимать. А для него работа на лошадке – дело привычное.

Отцу с матерью писал: «папаша и мамаша, пожалейте моих сыновей, перейдите к Шуре жить. Ведь ей не с кем дров напилить, да полено расколоть. Во веки веков вас не забуду, по гроб жизни буду обязан». И родители послушались, переехали ко мне. Стали жить одним домом, много сподручнее.

В другом письме сообщал: война жестокая, каждый день гибнут десятки людей. Возможно, и мне смерти не миновать. Жаль, если не увижу родившегося сына. Как хорошо, что он родился здоровым и крепким. Это тебе подарок от меня. Чем ты его кормишь? Если можешь, купи козу, чтобы было молоко. Сходи к брату, Васюхе, попроси манной крупы. Старший брат отца, Василий Михайлович, работал по броне в деревне Шеломово в магазине, продукты по карточкам выдавал.

Послушалась мужниного совета, взяла тебя на руки, подвязала полотенцем, и покатила пешечком. А до Шеломова верст двадцать будет. Иду и плачу, а слез не замечаю. А ты спишь в пеленочках, спокойный был. Потом гляжу – батюшки, вся простынка, в которую тебя завертывала, мокрая от слез. Жалко тебя было: есть запросишь, а в грудях ничего нет.

Пришла к Васюхе. Он меня хорошо принял, чаем напоил, переночевать устроил. Говорю ему:

— Вот что, Василий Михайлович, пришла к тебе с просьбой. Дай, ради Бога, килограмма два манной крупы для ребеночка. Кормить нечем, — а у самой слезы на глазах.

Он мне отвесил три килограмма. Спросил, что пишет с фронта брат. Васюха-то, старший брат отца, справно жил, но в 42-м году у него случилась беда: обокрали магазин. Началось следствие, его с работы сняли. Воров так и не нашли, а Василия отправили на фронт.

В военные годы, Женя, строго было, с проверками часто ходили. Спрашивали, где твой муж? Ответишь – на фронте. А чем можете подтвердить? Покажешь повестки, письма. Все просмотрят, запишут. Ловили дезертиров. В Кинешме они были. Я знаю одного такого – Алешку Холстого,  жил около магазина.

В одном из писем отец упоминал, что этот Холстов и его уговаривал бежать. Бои, говорит, страшные, целыми вряд ли останемся. Надо скрываться. Но как я могу, Шура, убежать, сообщал отец. Посуди сама – родился третий сын. Если меня поймают, вас всех арестуют и вышлют. Все вы из-за меня пострадаете. Не могу этого допустить. Так и писал, Женя, не вру, перед Богом перекрещусь, истинная правда.

А Холстов дезертировал. Скрывался дома, жил в погребе. На улицу выходил по ночам, переодевшись в женское платье, в сарафане и полушалке. Но от людей не скроешься. Его поймали, судил военный трибунал. Приговор вынесли такой: пожизненное заключение или передовая на фронте. Он выбрал передовую, а по дороге на фронт опять смахинировал: поранил себе руку, чем-то ее растравил, попал в госпиталь. Кисть левой руки ему отняли и демобилизовали. Вернулся домой и до сих пор живет. Вот какой комик был, противно смотреть. И не стеснялся ничего: жил, форсил, одевался чисто, уважением пользовался. Многие люди не догадывались о его махинациях, а те, кто знал – кричать, ведь, не будешь… Хотя и хотелось пальцем показать и спросить дезертира: за счет кого ты живешь-то? Люди воевали, головы свои сложили, детей сиротами оставили…

Только из нашей родни, сколько погибло: Василий брат, Алексей брат, деверь Николай, Миша, твой отец. У тети Шуры мужа убили, у Дуни, золовки, зятя Тимофея убили, у Анны мужа Александра убили – офицер, красавец был. Вот считай сколько – восемь человек головушку сложили, все наша родня.

Брата Алексея убили в Германии, когда и война уже кончилась. Все фронты прошел, под Сталинградом был тяжело ранен, лежал в госпитале. Выздоровел и опять на фронт. Звание у него было большое, не помню какое, командовал многими солдатами. Успел две посылки домой прислать. В последней сообщал, что скоро вернется. Ждали его со дня на день и вдруг извещение – убили, молодого, красивого, неженатого парня. Дедушка с бабушкой так убивались, слезы проливали, а что сделаешь, с того света не вернешь.

А Васюха, хоть и остался в живых, сколько натерпелся в плену… Когда их гнали в Германию, он шел в колонне изнеможденных, раненых людей. Впереди него кто-то упал, он остановился – не наступать же на человека. Немец из охраны обозлился и стукнул его прикладом оружия по спине: попал в позвоночник, вздулась шишка. Сначала вроде не тревожила, потом стала побаливать. Лечение не помогало, операцию делать не решались: не могут определить, что за шишка. Так и жил, а потом оказалось, что от этой шишки рак пошел. От него и умер, а на самом деле от войны.

Как вспомнишь, что пришлось в войну пережить, даже не вериться, что с нами было. На карточки давали только 400 граммов хлеба, на троих детей получишь одну буханку. Разве проживешь на нее. Чтобы не умереть с голоду, ходила по деревням выменивать кой-какое имущество, одежку на продукты. Ходила одна, далеко, километров за шестьдесят, а то и больше. Иду по дороге и молюсь, и плачу, вымаливаю, чтобы муж остался жить. Все тропы моими слезами облиты.

Когда ты родился, скорей понесла тебя крестить, чтобы какого худа не случилось. Но вот беда – церкви из-за войны все по закрывались. Что делать? Пошла к знакомой бабке-богомолке. Та посоветовала окрестить своим способом: понесли тебя на речку Максимиху. День был теплый, солнечный. Ты в июле родился, лето уже в силу вошло. Богомолка обвела рукой в речной водичке круг, помолилась, покрестилась, и давай тебя купать. Вода в речке чистая, приятная. Ты и не пикнул, весь розовеньким сделался. Ребеночком ты, Женя, пухленьким, да полненьким был. И не думала, что таким тонким станешь. С годами изрос.

Несем тебя с Максимихи, бабушка, твоя крестная и говорит:

— Гляди-ко, Шура, ребенок-то как порозовел, потик на личике выступил. Видно, на пользу ему крещение пошло. Даст Бог, хорошим сыном станет…

 

«Мертвых проклятье – кара страшна»

Этот бесхитростный рассказ потрясает своей простотой и правдой жизни. Мать предстает в нем как живая, почти осязаемая. Кажется, вновь слышу ее проникновенный голос, передающий душевное состояние, житейскую мудрость. До глубины души трогают ее признания о том, как вымаливала спасение мужа, крестила в речке новорожденного, чтобы уберечь от лиха; о тяготах военного времени, дезертирстве.

Когда началась война, отцу исполнилось 32 года, матери – 31.  Отец был человеком мирной профессии – работал в Райпотребсоюзе, ездил на лошади по деревням и селам, собирая у сельчан за определенную плату кожевенное сырье, пушнину, шерсть домашних животных и диких зверей. Его хорошо знали и уважали многие охотники, животноводы. Потому и обрадовался, что «воюет на лошадке – дело привычное».

На фронт его призвали 23 июня 1941 года сразу после указа Президиума Верховного Совета СССР о «всеобщей мобилизации военнообязанных от 1905 по 1918 год рождения включительно». Тридцатидвухлетний призывник, никогда не державший в руках оружия, оказался в самом пекле первых страшных месяцев кровавых сражений, когда защитникам Отечества пришлось грудью, иногда чуть ли не голыми руками отражать нашествие вероломного, сильного врага, который пришел не просто победить, а истребить нас как народ, нашу веру, память, чувства.

В военкомате города Кинешмы подтвердили: Гришин Михаил Михайлович призван в первую неделю войны, отправлен с командой на фронт, куда неизвестно. Добавили, что в годы войны почти треть кинешемцев – 34 тысячи ушли на фронт, более 14 тысяч пали в боях, умерли от ран, пропали без вести. Кинешемская земля дала Родине 27 героев Советского Союза, двух полных кавалеров ордена Славы. Во главе этого списка – прославленные полководцы маршал, дважды герой Советского Союза А. М. Василевский, маршал авиации С. Ф. Жаворонков.

В Кинешму не ступала нога фашиста, но это не значит, что нашествие вероломного врага здесь не ощущалось. Эхо войны доносилось до кинешемцев с самого начала кровавых сражений, когда хлынула волна эвакуированных и раненых воинов. В городе и районе работали 10 эвакогоспиталей. Раненых бойцов доставляли сюда по железной дороге в теплушках и по Волге на пароходах, в основном с Калининского фронта. О самоотверженном труде местных врачей по спасению защитников Отечества, их возвращению в строй, патриотизме стало известно даже Сталину, который направил в Кинешму благодарственную телеграмму: «Начальнику госпиталя майору медицинской службы т. Шальиану, Заместителю начальника по политчасти майору т. Сычникову, Председателю месткома т. Яшину, Гвардии сержанту Герою Советского Союза т. Голоднову. Передайте бойцам, находящимся на излечении в госпитале, медработникам и сотрудникам госпиталя, собравшим 24.107 рублей на строительство танковой колонны, — мой боевой привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин. 17 мая 1944 г.».

Понимаю, ни одна война не обходится без жертв. Но как же так получается, что на фронт призывают людей с именами, фамилиями, а потом они исчезают без следа, хоронят неизвестных солдат? Перефразируя строчки фронтового поэта Сергея Орлова, павших «зарыли в шар земной». И забыли. А от миллионов матерей, вдов, сыновей отделались сухой формулировкой «пропал без вести». Бесчеловечное, бесчестное извещение. Многие родственники и знакомые недоуменно возмущались: «Как это может пропасть без вести человек, что это иголка в стоге сена?!». Но эта формулировка таила и крохотную надежду: может быть отец не погиб, найдется. Помню, родные ухватились за спасительную зацепку: в извещении сказано «без вести». Значит эти вести надо ждать.

Как известно, значительная часть числящихся без вести пропавшими в нашей армии падает на самый тяжелый, первый период войны – 1941 год, когда счет потерям достигал не тысяч, а миллионов воинов. Гибли не только отдельные бойцы, но целые подразделения, полки, дивизии и даже армии вместе с командирами и штабами. Совинформбюро представило 25 ноября 1941 года в газете «Красная звезда» следующие «неопровержимые данные» о потерях: убитыми 490 тысяч, пропавшими без вести – 520 тысяч. Записывать их в погибшие не было оснований, люди, якобы, часто оказывались живы. Миллионы советских солдат оказались в плену. 

О катастрофическом положении страны в начале войны правдиво свидетельствует знаменитый Приказ № 227, известный под названием «Ни шагу назад!»: «Враг захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба и более 10 миллионов тонн металла в год. Отступать дальше – значит погубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад!».

В приказе называются причины поражений и недостатков: «не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях»; наличие «паникеров и трусов», дезертирство, членовредительство. Упоминание матерью дезертира Холстого, который склонял к бегству и отца, не случайно. Согласно данным, только за 1941 год сотрудниками НКВД было задержано около 700 тысяч дезертиров и 70 тысяч человек уклонистов. Военными трибуналами за государственные, военные и гражданские преступления было осуждено более одного миллиона человек. Согласно Приказу № 270 от 16 августа 1941 года, все попавшие в плен изначально считались преступниками, приравнивались к дезертирам, и попадали в особые фильтрационные лагеря. Взрослые члены семей командиров, сдавшихся в плен, подлежали аресту и высылке. Семьи рядовых красноармейцев-дезертиров лишались государственного пособия и помощи.

Отец знал об этих приказах, из окопа собственными глазами видел, на себе ощущал весь ужас этой жуткой, кровавой бойни. Старший брат отца Василий Михайлович (Васюха) рассказывал, что бились насмерть штык в штык, кость в кость за каждую деревеньку, проселок, рощицу, высотку. Нам – как и немцам – это дорого стоило, люди гибли целыми сотнями изо дня в день. В какие-то моменты такого противостояния, в мешанине сражений все вокруг: поля, овраги, обочины дорог покрывались телами, которые не было возможности убирать, хоронить.  

Советские бойцы дали ясно понять врагу, что легкой победы не будет. Маршем, как в Европе, тут не получится, придется драться не на жизнь, а насмерть. Солдат вермахта А. Фольтгеймер пишет жене в декабре 41 года: «Дорогая, здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести. Умоляю тебя, перестань мне писать о шёлке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти. Пойми, я погибаю, я умру, я это чувствую…». Действительно, это письмо не дошло до адресата.  Партизаны нашли его в кармане погибшего немца.

Танкист Ганс Бекер записывает в дневнике: «На восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть». Немецкий офицер оставил такое описание сражения за одну из высоток: «После артподготовки минометной батареи мы поднялись и пошли в атаку. На позициях русских все дымилось и горело. Русские снова подпустили нас на 150 метров и открыли винтовочный огонь, но выстрелы были редки и уже не могли нас остановить, хотя мы и несли потери. Когда осталось метров 30, в нас полетели гранаты. Я упал в воронку от снаряда, а когда выглянул, то увидел, что 4 русских, перевязанных окровавленными бинтами, бежали в штыковую атаку… Через несколько минут все было кончено, где-то стонали наши раненые. Солдаты были настолько злы, что шли вдоль разрушенных окопов и расстреливали трупы русских. Вдруг раздались винтовочные выстрелы, кто-то из солдат упал сраженный пулей. Я увидел, что в проеме разрушенного и горящего здания стоял русский и посылал пулю за пулей. На нем горела одежда, волосы, но он кричал и стрелял. Кто-то кинул в проем гранату, и этот ужас кончился. Я смотрел на убитых русских, молодые 18-20 лет, все погибли в бою, многие сжимали в руках оружие. Я радовался, что этот ад для меня закончился, разорванные связки не скоро заживут, и я буду избавлен от всего этого ужаса еще долго».

Мать и родственники рассказывали, что в октябре-декабре 41 года отец воевал на Калининском фронте, в сражениях на Ржевско-Вяземском выступе. По современным оценкам, там в «безымянных болотах» остались лежать более одного миллиона убитых и пропавших без вести красноармейцев. Недаром битву подо Ржевом в народе называют «мясорубкой».

Я постоянно с волнением перечитываю стихотворение Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом» — поразительный по глубине душевных переживаний монолог-размышление погибшего солдата: «Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте… Я не слышал разрыва, я не видел той вспышки, — точно в пропасть с обрыва – и ни дна ни покрышки. И во всем этом мире, до конца его дней, ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей».

Его смерть была внезапной и чудовищной. Разрыв снаряда не оставил от человека ни малейшего следа («ни петлички, ни лычки»). Боец словно бы растворился в природе и стал ее частью. Он не жалеет, что «зарыт без могилы», но не может успокоиться от того, что не знает результата сражения, в котором погиб («наш ли Ржев, удержались ли наши на Среднем Дону, кто остался живой?»). Павший герой верит: его гибель, огромного числа бойцов-товарищей не может быть напрасной, Родина будет спасена. Погибшие в боях завещают все свои несбывшиеся надежды, неполученные награды, нерожденных детей тем, кто остался жив. Это священное завещание обязывает живых продолжать борьбу: «Нам свои боевые не носить ордена. Вам – все это, живые. Нам – отрада одна: что недаром боролись мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, — вы должны его знать. Вы должны были, братья, устоять, как стена, ибо мертвых проклятье – эта кара страшна».

Мне иногда кажется, что гибель отца и последние его мысли были похожими с переживаниями павшего героя подо Ржевом. Безусловно, отец думал о родном доме, семье, родившемся сыне, которого надеялся увидеть, обнять. Наверное, его главным сожалением было – невозможность выразить, передать свои чувства любви родным и близким, пожелать им здоровья, счастливой жизни: «Я вам жизнь завещаю, — что я больше могу? Завещаю в той жизни вам счастливыми быть и родимой отчизне с честью дальше служить. Горевать – горделиво, не клонясь головой, ликовать – не хвастливо в час победы самой. И беречь ее свято, братья, счастье свое – в память воина-брата, что погиб за нее».

Они не пропали – погибли!

Близится славная дата в жизни нашего народа – 75-летие Победы в Великой Отечественной войне. Сейчас много говорят и пишут о той кровавой драме – ее героях, трудных судьбах ветеранов. Но я мало слышал и видел передач о солдатах, пропавших без вести.

Говорят, для славы мёртвых нет. Однако есть огромная разница между словами «убит» и «пропал без вести». Слава находит мертвых, но не находит безымянных. О них забыли, предали. Кости их у нас под ногами. Кровью безымянных, не захороненных бойцов обильно политы земли Подмосковья, Брянщины, Орловщины, Смоленщины, Твери, Пскова, Новгорода, Ленинграда. Государство, на мой взгляд, более семи десятилетий проявляет непонятное пренебрежение к судьбам пропавших фронтовиков. А ведь их в числе всех потерь – от 40 до 50 процентов. Это миллионы и миллионы бойцов. И чем дальше мы удаляемся от суровых лет войны, тем все труднее становится устанавливать имена числящихся в скорбной графе «пропал без вести».

После окончания войны до настоящего времени сделано множество оценок людских потерь СССР и России. Диапазон их достаточно велик, но точных данных о количестве без вести пропавших солдат и офицеров до сих пор нет. Президент России В. В. Путин на заседании российского оргкомитета «Победа» в Санкт-Петербурге в январе 2009 года назвал такие цифры: тех, кого не удалось обнаружить ни среди убитых, ни среди бывших военнопленных, оказалось 2,4 миллиона человек; также остаются неизвестными имена 6 миллионов воинов из 9,5 млн., находящихся в зарегистрированных 47 тысячах братских могилах на территории нашей страны и за рубежом.

По официальным данным, содержащимся в справочнике «Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь. Новейшее справочное издание» (М.: Вече, 2010 год), в годы ВОВ пропало без вести и попало в плен 3 миллиона 396 тысяч 400 человек. Только в первые месяцы войны погибло, пропало без вести в боевых операциях, когда донесений фронтов и армий не поступало, 1 162 600 человек. Итоговое число пропавших без вести и попавших в плен советских военнослужащих составило 4 559 000 человек.

Многие независимые исследователи считают, что реальное количество безымянных солдат и офицеров значительно выше официальных данных. Об этом может свидетельствовать анализ Книг Памяти, где примерно половина граждан, призванных в ряды Красной Армии и не вернувшихся с войны, отмечена как пропавшие без вести. Кандидат военных наук Лев Лопуховский полагает, что при подсчете потерь официальные инстанции не учитывают огромную категорию военнослужащих-ополченцев, погибших, пропавших без вести и попавших в плен, а это не менее 4 миллионов. По его мнению, число без вести пропавших бойцов превышает 7 миллионов человек.

Вдумайтесь в эту ужасную цифру — 7 000 000 безвестных воинов. Вот уже более семи десятилетий их отцы, матери, жены, сестры, сыновья и дочери безуспешно ищут их могилы; ждут, как чуда, хоть какой то вести о них. Слишком долго мы боялись об этом сказать, признаться самим себе в том, что такое кощунство существует на нашей земле. Слишком привыкли мы к дежурным лозунгам о памяти и долге. «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».  И что самое страшное, среди них – не только забытые, но и оклеветанные. Эта неумолимая, жестокая правда войны глубокой болью отзывается на судьбе уже нескольких поколений, в каждом доме, в каждой семье, в том числе и на моей судьбе.

Повзрослев, я много раз обращался в различные инстанции в Кинешме, Москве, чтобы выяснить место гибели отца, о его боевом пути. На все запросы получал один и тот же скупой ответ: пропал без вести. Из справки Центрального архива министерства обороны РФ понял почему: «По документам учета безвозвратных потерь сержантов и солдат Красной Армии за период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. установлено: красноармеец Гришин Михаил Михайлович, 1909 года рождения, уроженец Костромской области Семеновского района дер. Кулаковка, призван 23.06.1941 г (так в документе) Кинешемским РВК, пропал без вести в декабре 1941 г. (номер в/части, точная дата выбытия не указаны). Учет в 1946 году по донесению военкомата, так как сведений о его судьбе из воинской части не поступало. В какой воинской части проходил службу, где, при каких обстоятельствах пропал без вести, сведений в донесении нет. Основание: ЦА МО, донесение 83608с – 1946 г. (фонд 58, опись 18004, дело 767, лист 111).

Личные дела и учетно-послужные карты на рядовой и сержантский состав в период Великой Отечественной войны не оформлялись. Персональный учет военнослужащих рядового и сержантского состава велся непосредственно в воинских частях, в которых они проходили службу. Без указания номера или полного действительного наименования воинской части, периода прохождения службы в пределах месяца, года навести справку о боевом пути Гришина М. М. не представляется возможным. Сложная обстановка на фронтах Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. не всегда позволяла точно установить судьбу некоторых военнослужащих, поэтому они были учтены пропавшими без вести».

Невероятно, в голове не укладывается, как так получилось, что об отце, который воевал целых полгода, с июня по декабрь рокового 41года, из воинской части никаких сведений о его боевом пути не поступало. Неизвестно и в какой воинской части он служил. Видимо, в первые кровавые месяцы войны никакого учета о судьбах бойцов вообще не велось – наглядное свидетельство постыдного отношения к защитникам Отечества. Показательна и ссылка на то, что личные дела и учетно-послужные карты на рядовой и сержантский состав в период Великой Отечественной войны не оформлялись.

В справке пытаются объяснить это пренебрежительное отношение сложной обстановкой на фронтах, не всегда позволявшей «точно установить судьбу некоторых военнослужащих, поэтому они были учтены пропавшими без вести». Но это же кощунство! Они не пропадали, а были убиты, погибли в окружении, многочисленных безвестных котлах, иногда вместе со своими командирами, и рапорты о безвозвратных потерях составлять было некому. Часто и тел не оставалось, либо идентифицировать останки было невозможно.

Ветераны-фронтовики рассказывали, что гибли целыми батальонами, в том числе и офицерский состав. Поэтому некому было подавать сведения о погибших. Не редко бывали случаи, когда солдат после тяжелого ранения попадал в госпиталь в забытьи и без документов, а его рота или батальон уходили. Командование подавало сведения о нем, как о пропавшем без вести. Боец умирал и его хоронили как неизвестного.

Во время кровавых боев первых месяцев войны набор в армию проходил настолько хаотично, что часто солдаты не знали, куда направляются. Совершались ошибки в именах и фамилиях бойцов, что серьезно осложняло работу с документами. К тому же многие бумаги были утеряны или уничтожены при отступлении полков, дивизий. Да, воинам первого призыва выпала горькая участь отступлений с жестокими боями, страшными потерями. Они не вкусили радость побед, не увидели поверженного, отступающего или сдающегося в плен врага. Но разве слава только там, где войска наступают победным маршем? Разве героическая гибель при защите Отечества не подвиг?

Думаю, отец сознавал, что может остаться «пропавшим». И все-таки шел на подвиг. Шел, не думая о признании потомков. И не его вина, что бой в декабре 41 года у него оказался последним. Кто-то ведь должен был первым подставить свою грудь под вражеские танки и пули, прикрыть собой родную землю и тех, кто остался за его спиной. По большому счету, на мой взгляд, Победа в Великой Отечественной войне была добыта в первые месяцы войны именно героями, пропавшими без вести, в том числе моим отцом. Именно они измотали, обескровили фашистские группы армий «Центр», заставили их под Москвой остановиться и перейти к обороне. Они, миллионы пропавших без вести героев сорвали гитлеровский план молниеносной войны. Вот в чем парадокс!

Трагические уроки 1941 года – тема особая, понять ее, объяснить с позиций сегодняшнего дня очень сложно, практически невозможно! Страдания, жертвы, беспримерный героизм, проявленные воинами, пропавшими без вести, не поддаются уразумению, холодному анализу. Трудно, невозможно понять: как такое можно было одолеть, пережить, вынести? Мы не имеем право отдать дело их жизни на растерзание и оскорбление провокаторам и фальсификаторам. Сегодня мы должны исполнить свой долг — защитить ПОБЕДИТЕЛЕЙ от забвения. Разыскать, возвратить имена пропавших без вести из небытия, назвать всех поименно!

Хорошо, что искать погибших родственники, ветераны, энтузиасты общественники стали сразу после войны, сами, без всякой помощи государства. Эти люди заслуживают огромного уважения. Сегодня в «Поисковое движение России» входят более 50 межрегиональных, республиканских, краевых, областных объединений; всего около 600 поисковых отрядов общей численностью свыше 60 тысяч человек. Активные поисковые работы проводятся каждый год на территории 19 субъектов России.

Осенью 1966 года поисковики под Москвой на 41-м километре Ленинградского шоссе обнаружили неизвестную братскую могилу. Имена бойцов не сохранились, но эта скорбная находка вызвала большой общественный резонанс. В декабре того же года гроб с прахом Неизвестного Солдата провезли через всю столицу на оружейном лафете и торжественно захоронили у стен Кремля. 8 мая 1967 года прошла церемония открытия мемориального комплекса «Могила Неизвестного Солдата». А Вечный огонь запылал на мемориале 8 мая 1968 года. Возжигал сам генсек ЦК КПСС Леонид Брежнев. Факел, зажженный от Вечного огня на Марсовом поле в Ленинграде, Брежневу передал Герой Советского Союза, легендарный летчик-истребитель Алексей Маресьев. Без пафоса, как фронтовик – фронтовику.

Думаю, открытием этого мемориала страна впервые попросила прощения у забытых своих героев. В 2014 году принят закон об учреждении Дня Неизвестного солдата, который отмечается ежегодно 3 декабря.

В Москве, на Поклонной горе в зале Памяти Центрального музея Великой Отечественной войны собрано для вечного хранения 1570 Книг Памяти общим тиражом 15 миллионов экземпляров. Это уникальное издание содержит поименные списки граждан России, погибших, пропавших без вести в ходе боевых действий и при выполнении служебных обязанностей по защите Отечества, а также документы и научные материалы, раскрывающие вклад регионов Российской Федерации в достижении победы над врагом. На ее страницах можно найти фамилии, имена, отчества пяти миллионов бойцов, пропавших без вести. 11-й том Книги Памяти открывают стихи Константина Симонова: «Друг мой, бдителен будь на земле, под которой я стыну! Право требовать это я смертью в бою заслужил. Я ушел на войну. Я убит в день рождения сына. Я убит, чтоб он жил. Я убит, чтоб ты жил».

Эти памятные строки перекликаются с судьбой отца, который погиб, не увидев рожденного сына. В Книге Памяти я с трепетом и волнение читаю такую запись: «Гришин Михаил Михайлович, 1909 г. р., уроженец г. Кинешмы, рядовой, пропал без вести в декабре 1941 года».

Я доживаю седьмой десяток лет. Более половины своей жизни отдал поискам той земли, которая приняла и хранит останки отца. Ведь там лежит и моя кровь.  Я – постаревший представитель поколения детей войны – старше отца в два с лишним раза не могу свыкнуться с мыслью, что никогда не узнаю, где он погиб, похоронен. Как бы далеко не была его могила, я приду, поклонюсь его светлой памяти, склоню голову перед его мужеством, подвигом, оставлю горстку родной землицы.

Хорошо известны слова о том, что война не закончена, пока не похоронен последний солдат. Без вести пропавшие воины внесли в дело разгрома фашизма самый весомый вклад – свою жизнь. Лишение их высокого звания солдата, павшего за Родину, — не только черная неблагодарность, но и кощунство над их светлой памятью. Пришло время признать солдат не пропавшими без вести, а погибшими на Великой Отечественной войне. Об этом говорят и просят их родные, ветераны, представители поисковых отрядов, ученые, общественные деятели.

От имени Совета Общественной палаты РФ ее почетный секретарь Евгений Велехов писал президенту Владимиру Путину: «Действующее законодательство не позволяет воздать заслуженные почести пяти миллионам наших дедов и прадедов. Несправедливо, когда погибшие солдаты, выполнившие долг перед страной, юридически считаются людьми неопределенного статуса». По мнению ветерана ВОВ, генерал-майора доктора философских наук Степана Тюшкевича, надо требовать, чтобы «закон о смене статуса пропавших без вести разработали и приняли». Тянуть с решением этой болезненной проблемы «дальше недопустимо с морально-этической точки зрения». С соответствующим письмом к президенту России «признать без вести пропавших погибшими» обратился член-корреспондент Академии военно-исторических наук, заведующий Музеем-мемориалом Великой Отечественной войны в Казани Михаил Черепанов.

На эти письма и просьбы общественности о признании пропавших без вести погибшими на войне государственные инстанции неизменно отвечают: «Предложение заслуживает поддержки, вопрос взят в проработку уполномоченными федеральными органами исполнительной власти». Однако «проработка» тянется уже много лет и конца не видно.

Основным событием предстоящего праздника 75-летия Победы станет открытие Ржевского мемориала. 25-метровый памятник советскому солдату, которого словно уносит в небо стая журавлей, установят на насыпном десятиметровом холме в Ржевском районе Тверской области, около деревни Хорошево. Именно здесь шли страшные бои, в которых погибло около миллиона человек. Примерно половина из них — без вести пропавшие бойцы – не живые, ни мертвые, не оплаканные и не похороненные. Среди них, возможно, и мой отец. Они лежат и взывают к нашей совести, и мне слышится их голос: «Мы погибли за Родину, погибли не напрасно. Истекая кровью, остановили, обескровили страшного врага. Помните о нас, о нашем вкладе в победу над фашизмом, о нашей горькой доле без вести пропавших…».

Я, сын отца, пропавшего без вести, призываю российские власти воздать должное героизму советских солдат, признать пропавших без вести погибшими на Великой Отечественной войне и принять соответствующий закон.

Евгений Гришин, журналист