Рассказ «Татуировка»

Максим АРТЕМОВ (m.a.artiomov@mail.ru)

Татуировка была великолепна. Ира наглядеться на неё не могла. Она твердо решила ждать, пока не спадет отечность, и рисунок не приобретет необходимый для демонстрации вид.

Изысканная цепочка иероглифов, хранящая, в себе как ей казалось, скрытое знание мудрости Востока. Ира слышала, что татуировка вещь не только красивая, но и интимная. Поэтому выбрала место на внутренней стороне предплечья левой руки, на таком расстоянии от запястья, чтобы не была видна из-под случайно задравшейся рукава блузки или кофточки. К радости, конечно, прибавлялась тревога перед реакцией родителей: «Наверняка отец скажет про необдуманность, а мама напомнит про впечатлительность».

Зимние каникулы пришлись кстати – он рассчитывала, что татуировка заживет к началу практики. К сожалению, пришлось какое-то время походить с повязкой, благо длинные рукава халата скрывали бинт. И вот сегодня настал долгожданный день.

Ирина вошла в холл больницы, с волнением предвкушая расспросы. Несколько девушек уже переодевались в халаты, кто-то сдавал в гардероб верхнюю одежду. Быстро сняв куртку и стянув кофточку, она осталась в топике, как бы невзначай демонстрируя рисунок. Первой среагировала Ольга, на правах близкой подруги:

 – Ух, ты! Решилась всё-таки!

Обступили остальные.

 –  Больно было?

Ира вспомнила жужжание и мерное, быстрое покалывание иголки. Особенно мучительны были для нее первые часы и дни, когда татуировка начала гореть и ныть, напоминая ушиб.

–  Совсем нет. Чесалось немного. Я же в хорошем салоне делала. У них там технологии, все стерильно. Даже музыку включили расслабляющую. Иголочка маленькая, чего бояться?! Сейчас пойдем, так вон сколько инъекций сделать нужно будет.

 – Ну не знаю… – протянула, поморщившись, Ольга. – Одно дело, когда сама укол ставишь и совсем другое, когда в тебя тыкают.

– С такими страхами – встряла Марина, – ты не то, что колледж не закончишь, девственницей помрешь.

 – Не смешно.

Ольга отошла, а Марина продолжила расспросы:

– Сколько заплатила? А че не цветная? Денег не хватило? А написано, чего?

Ира поджала губы:

– Манга, слышала такое слово? Комиксы японские, их тоже чёрно-белыми печатают. Почитай на досуге. А написано японское изречение, на языке оригинала!

– А чего синяя? Будто ручкой нарисовано.

– Сама ты ручкой! Пора бы избавиться от таких ассоциаций к третьему курсу, не школьница уже.

– Подумаешь! – Марина фыркнула. – А значит-то чего?

– Не суй нос в чужие дела, значит! – отрезала Ирина и повернулась к Ольге.

– А правда, что значит? А то я в одной книжке читала такой случай: жена нашего дипломата, только назначенного в Японию, пошла по приезду в местный ресторан, а там, на террасе с деревьев листы бумаги свисали, с ихними иероглифами. Она выбрала два покрасивее и попросила срезать, чтобы с собой забрать. Забрала, значит. А в посольстве отдала портнихе, чтобы эти самые иероглифы на ее вечернем платье вышила.

– И что?

 – Надела, значит, она его на первый в своей жизни дипломатический прием.  Представь лица принимающей стороны, когда увидели ее наряде, где золотом на одной груди было вышито «вкусно», а на другой «дешево».

Ира с Ольгой дружно прыснули заливистым смехом.

– С ума сойти! А муж чего, посмотреть не мог?

– Не знаю, там про это не написано. Может сюрприз сделать хотела.

– Ну, я то знаю значение расскажу потом. Опаздываем уже.

Войдя в отделение неврологии, Ира тут же забыла о татуировке. Отметившись у старшей медсестры, она стала готовиться к работе. После обхода врачей ей нужно будет выполнить назначения лежачим больным, а потом принять тех, кто пришел сам. Пациенты процедурного кабинета требовали больше времени, потому что стремились пообщаться: мужчины – рассказать веселую историю, женщины – поумиляться возрастом медсестры, а то и похвалить за расторопность и сноровку. Больные былиразные. Ира не приобрела еще то, что называют профессиональным цинизмом и поэтому интерес, с которым она слушала, былискренним.

Имелись у неё и свои любимчики. Например, пациентка, находящаяся в стационаре с диагнозом болезнь Альцгеймера. Эта бодрая старушка, любила прохаживаться по отделению и заново знакомиться со всеми, кого встречала: «Здравствуйте! Меня зовут Аза Ефимовна. Наверное, мы с вами знакомы, но я вас не помню. Просто у меня с памятью плохо, не удивляйтесь, когда я и завтра снова подойду знакомиться».

Трудно было устоять перед такой искренностью и обаянием. Аза Ефимовна отлично помнила события своей прошлой жизни, охотно рассказывала про детей и внуков, если видела, что её готовы слушать.

Войдя в палату, Ира улыбнулась и громко поздоровалась. Процедура была отработана: измерение давления или инъекция по назначению, несколько фраз, если было необходимо, и переход к следующему пациенту. Краем глаза она видела, как с интересом за её перемещениями наблюдает Аза Ефимовна.

 – Здравствуйте, еще раз. Аза Ефимовна, мы с вами знакомы. Меня зовут Ирина. Я процедурная медсестра. Давайте сейчас давление измерим, а на укол попозже приходите, когда поток схлынет.

Ира сноровисто закрепила манжету на с готовностью подставленной правой руке женщины и, прижав головку стетоскопа, стала нагнетать воздух, поглядывая то на Азу Ефимовну, то на шкалу манометра. В следующее мгновение она почувствовала, как пальцы пациентки с силой сжали ее кисть вместе с грушей. Пожилая женщина уперлась подслеповатым взглядом в татуировку. Глаза ее округлились в испуганном удивлении, и Ирина услышала:

–  Но ведь вы же очень молодая. Вы же не могли там быть?!

Пристальный взгляд требовал ответа. Ирина нервно сглотнула, очень уж резкой была метаморфоза.

– Это просто татуировка, – почему-то растеряно забормотала она, стравливая воздух и расстегивая манжету. – Японские иероглифы. Означают что-то типа: «глядя на небо, думай о порядке мира». Дословного перевода нет.

Аза Ефимовна безучастно смотрела сквозь неё. Ирина лихорадочно сворачивала тонометр, трубки манжеты били по головке стетоскопа

 – Вы позже приходите, в процедурную. Не забудьте.

Повседневные заботы быстро отодвинули на второй план мысли о произошедшем и только в короткие минутные перерывы вопрос: «Как себя вести?» не давал покоя. На всякий случай Ира решила закончить сегодня с улыбками и общением с пациентами, стараться быть собранной и немногословной.  Поэтому, когда  услышала осторожный стук в дверь, то уже заучено ответила:

– Проходите, ложитесь на кушетку.

Увидев, что это пришла Аза Ефимовна Ира поспешила деловито добавить:

– За вами есть кто-то?

–  Нет, последняя я. Всех вперед пропустила.

После инъекции Аза Ефимовна пересела на табуретку поближе к столу:

– Я напугала вас сегодня. Прошу, простите меня, Я без очков была. Я объясню, – и подвернув рукав показала вытатуированный на руке номер. – Вы знаете, что это такое?

Ирина не знала, сколько времени она слушала Азу Ефимовну не решаясь прервать. А спохватившись, поставила перед ней стакан воды. Сделав несколько больших глотков, женщина глубоко вздохнула:

– Вот, думаю сейчас о своей жизни, и сама удивляюсь, как в ней всё переплелось и перемешалось. Родилась на Украине. Там и фашистскую оккупацию пережила. Выросла в еврейской семье, а замуж вышла и всю остальную жизнь с русским прожила. А в восемьдесят лет православной стала, – и в подтверждение слов, достала из запахнутого цветастого халатика крестик на цепочке и пояснила: – Внучка Ирочка надумала креститься, и я вместе с ней. И получается, что я русская еврейка. И для меня все люди одинаковы. Все люди – люди. Ведь когда человека за его национальность человеком не считают, как нас фашисты, это страшно. Это унижение и горе, в Печорском концлагере пережитое, до смерти не забуду. Сейчас, знаешь, что-то и посолить забываешь, а та жизнь отложилась в памяти, как будто это вчера было.

–  Как же вы выжили?

–  Ох, милая, как выжила, сама удивляюсь. Ведь никогда особо сильной не была. И росточком маленькая.

– А как это было – освобождение?

– Мы знали, что наши приближаются. Ну как знали, слухи долетали. Мы надеялись, верили. Хотели верить. Нужно было верить, очень нужно! Только очень боялись, что нас всех, кто еще живым остался, немцы перебьют. Незадолго до освобождения четыреста человек около лагеря живыми закопали – земля дышала. А как Красная Армия пришла, ворота открыли: «Вы свободны!».

– Домой вернулись? – Ирина слегка улыбнулась.

– Куда там? Нет его, сгорело всё. Деваться некуда, документов никаких. И вот как я догадалась на железнодорожную станцию податься? А на станции эшелон с красными крестами: эвакогоспиталь. Попросилась к ним, и меня взяли. Без документов, без ничего. Форму выдали и сапоги. Подкармливать стали, а я помогала.

Ирина еще больше подалась вперед, стараясь не упустить ни одного слова, и азартно спросила:

– А дальше?

– Вагоны с ранеными. Ухаживали. Сам не может умыться – тряпочку водой с мылом намочишь, лицо, руки протрешь, попить подашь. В Карпатах под обстрел попали, но эшелон не пострадал. А на место приехали – уже все спокойно. В Венгрии настоящий госпиталь был, трехэтажный. У меня две палаты – на первом и третьем этажах. День и ночь – вверх-вниз. То вёдра с водой несешь, то еду, чтобы лежачих кормить. Утки тяжелораненым – тоже моё дело, да я и не брезговала – не брезгливая.

– А день победы, в госпитале праздновали?

– Да. Это я хорошо помню. Начальник всех в зале собрал, объявил: «Победа!», шампанское открыл. Налили всем понемногу. Я тогда впервые шампанское увидала. Пригубила только, не было у меня такого понятия, чтобы девушки пили.

Сколько еще длилась беседа, Ирина не знала. Очередной рассказ прервала Ольга. Просунувшись в проем, подруга удивленно спросила:

– Ир! Уже обед. Мы по домам. Ты идешь?

– Иди, мне ещё пол помыть надо.

Тут засуетилась Аза Ефимовна:

– Ой! И правда. Заболтала я тебя.

– Что вы, что вы. Спасибо вам.

Пока мыла пол, девушка все вспоминала рассказ о госпитале, пытаясь представить юную Азу, ухаживающую за ранеными и мысленно поставить себя на её место. Смогла бы?

Выйдя на улицу, несмотря на промозглую погоду, Ира решила пройтись. Подняла воротник и зашагала в сторону центра. Неожиданно осознала, что очень мало знает про войну.  

Её семья не потеряла на фронте никого из близких – прабабушки и прадедушки работали в тылу и потому как раз про тыл то она что-то помнила. А вот про фронт, оккупацию – не знала. Считала, что война – это для мальчиков. Кино не смотрела, книг не читала.  Когда проходили в школе, то пропускала мимо ушей. Мальчишки на переменах, бывало, обсуждали оружие и военную технику, а особо рьяные спорили: Кто «круче» Сталин или Гитлер и кто был прав. Её это мало интересовало.

Резкий протяжный гудок ударил по ушам. Ира инстинктивно отпрыгнула от края тротуара и, пытаясь увернуться от фонтана брызг, чуть не сбила с ног девушку-промоутера. Зло посмотрев вслед, она попыталась разглядеть номер и марку, в глаза бросилась только большая, в половину заднего стекла, белая наклейка «1941-1945 Можем повторить!».

– Дебил! – Ирина оглядела себя. По одежде стекала вода вперемешку с комьями грязи и снега.

– Вот, возьмите, – девушка участливо протянула несколько листовок. — Вы в здание зайдите. Там туалет на первом этаже есть.

В холле Ирина не сразу сообразила, что это здание бывшего краеведческого музея, правда, основательно перестроенное. Теперь в нем господствовали большие пространства, и дизайн из стекла и металла. Над гардеробом красовалась крупная надпись: «Выставочный центр». Небольшой указатель рядом информировал, где туалет.

Вода в раковине быстро становилась грязной, не успевая уходить полностью, и вскоре стала напоминать небольшую лужицу. Ирина вспомнила, как спросила про гигиену: «Ох, дочка, какая там гигиена? Вода-то рядом была – река Южный Буг, да за колючей проволокой она. Мы воду из лужи брали. Она зеленая-зеленая. Немного отстоится в мисочке, и пьем. А одежду я в той же лужице стирала. Поэтому у меня и вшей не было. Очень тифа боялась».

– Ты чего, дочка, такая мокрая? Никак у нас кран прорвало? – испугалась бабушка-гардеробщица.

– Нет, с краном у вас все в порядке. Это меня машина на улице окатила. Отмывалась вот.

–  Ох! Как же ты теперь? Давай-ка плащ сюда, я его поближе к батарее повешу. А ты пока выставку погляди. Новая выставка. Большая! Экскурсия уже началась, догоняй. Билет вон там купи.

Экспозиция захватила Ирину сразу. За темными портьерами входа расположилось белое, словно хирургическое пространство первого зала, посреди которого маячили черные столбы разной высоты, символизируя печные трубы. На них были белые, крупные надписи: «Дети использовались как доноры крови», «Отравление путем газа – гуманное средство», «Русских в плен не брать», Черно-белый контраст, расчетливо созданная игра светотени и стеклянные перегородки создавали эффект бесконечного лабиринта.

Ирина ошарашено переходила от стенда к стенду, из зала в зал, широкая черная тропа, поглощала звуки шагов. Ржавая пробитая каска рядом с саперной лопаткой и надпись: «Мощное сопротивление оккупантам оказывали партизаны».

Ирина замерла у пары стоптанных ботиночек в стеклянном кубе и вспомнила: «На мне ботинки были, я так до самого конца в лагере в них и проходила. Рано утром пошли на площадь. Все с котомками за плечами, грудных ребятишек на руках несут. Вся площадь заполнилась. Тут и немцы, и полицаи. Построили нас колонной и повели. Так и шли колонной. Ни шагу в сторону, ни повернуться, чтобы поговорить. Останавливаться не разрешали. Не можешь идти, отстаешь – убивали. Когда добрались до села Печера, боже мой, что это: забор с колючей проволокой, охрана. Открыли ворота – и всё: кончилась жизнь, начался ад. На работу нас не водили. Ничего мы в этом лагере не делали, только умирали».

Матерчатые звезды Давида. Карточки заключенных и предметы быта. Фотографии и документы. Колючая проволока вдоль стены, а за ней на большом экране немая хроника: «живые» скелеты, дети с недетским взглядом. Наткнувшись на чью-то спину, Ира поняла, что нагнала экскурсию и услышала поставленный голос:

– После сортировки прибывших в концлагерь заносили в строгую систему учета. С осени сорок первого года одновременно с составлением карточек учета происходило и клеймение узников.

Посетители в молчании отходили от экспоната, про который рассказывал экскурсовод. Длинный узкий деревянный ящик, а внутри уродливый, словно сохранившийся со времен инквизиции, набор. Ирина стояла перед витриной, голос экскурсовода звучал совсем рядом:

– Для клеймения использовали набор металлических цифр-печаток. Лагерные номера наносили на левую сторону груди узника с помощью металлического штемпеля, в который были вставлены сменные пластины с иглами, образующие отдельные цифры. Одним ударом штемпеля с печатками, смоченными в чернилах, удавалось вытатуировать весь номер на коже. Начиная с весны сорок второго года лагерные номера стали, татуировать на внутренней стороне предплечья левой руки узников, хотя татуировка на груди также применялась.

Табличка рядом с экспонатом сообщала: «Клеймение людей, отправленных в концлагерь, стало символом насилия, боли и уничтоженных жизней. На Нюрнбергском процессе клеймение людей в концлагерях было признано преступлением против человечности и военным преступлением, попирающим законы войны».

Растяжка над последним залом гласила: «Советский Нюрнберг».  Алые буквы первого в названии слова поверх серого, крупно набранного названия немецкого города.

Экскурсовод продолжал:

– Главных военных преступников человечество судило в их логове – Нюрнберге, а затем в Токио. Но первой страной, осудившей нацистов и их пособников, стал Советский Союз. При освобождении родной земли Красная Армия увидела везде руины и массовые захоронения, поэтому в апреле сорок третьего года Президиум Верховного Совета СССР опубликовал указ № 39. «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников». Всего по этому указу с сорок третьего по сорок девятый годы были публично осуждены двести пятьдесят два военных преступника. На стендах вы можете видеть документальные свидетельства процессов: фотографии, копии документов. Двадцать один город, двадцать один процесс, двадцать один список палачей.

Ирина огляделась. Все пространство зала, от периметра к центру было заставлено стендами. Заголовки информировали: Краснодарский процесс, Харьковский процесс, Смоленский, Брянский, Киевский.… В центре горизонтальная витрина, а за её стеклом пепельницы, портсигары, тарелки и пояснение: «сувениры» оккупантов, сделанные из позолоты куполов Софийского собора.

К выходу Ира шла, ничего не разбирая перед собой, ориентируясь на спины впереди идущих. Стояла на улице, пытаясь унять шум в голове и дрожь в пальцах. В глазах копились готовые вот-вот пролиться слезы. Порывистый ветер заставил вспомнить о плаще. Вернулась в холл и, не дойдя до гардероба, рухнула на длинный пуф и зарыдала, громко всхлипывая, забыв про тушь и стеснение.

Умывалась она беспокойно, стремясь как можно быстрее охладить раскрасневшееся лицо. Яркий свет ламп освещения отражался в зеркале и резал глаза, растрепанные волосы липли к щекам, тушь текла по рукам. Только почувствовав, как намокают манжеты, резко поддернула их. Ира не сразу осознала, что ожесточенно трет татуировку, пытаясь вместе с разводами смыть и её.

На улицу вышла, несмотря на сумерки, в темных очках. Среди яркой вечерней иллюминации и рекламных щитов взгляд неожиданно выхватил вывеску тату салона. Ира ускорила шаг.

– Здравствуйте, я хотела бы свести татуировку.

© Максим Артемов «Татуировка», рассказ. 2022.