ЛИЧНО СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ!

В детском доме Ретцова у малолетних узников брали кровь

«Мы родом из войны. И те, кто воевал, и те, кто никогда не видел собственными глазами ее отдаленных результатов, и даже те, кто родился сейчас… Она была и осталась. Одна на всех. На весь мир. На всех людей». Это Константин Симонов. И нам, пережившим войну, казалось, что так и будет всегда. Но вот спустя всего лишь 40 лет после того, как были написаны эти строки, Александр Розенбаум с величайшей горечью поет: «А может, не было войны? И людям все это приснилось?».

Была война!..

Однажды к нам в барак пришли немцы в гестаповской форме и стали отбирать детей по признаку: светлые волосы, светлая кожа, светлые глаза, без физических недостатков. Проверили группу крови и, кто им подходил, повезли в Германию. Таких нас оказалось где-то 150 человек. Возраст был от 6 до 14 лет. Привезли нас в Заксенхаузен. Лагерь уничтожения. Ну, думаем, все. Здесь нам умирать. Поселили в отдельный барак, оградили нас от всех контактов и, как мы поняли, мы проходили здесь карантин. Кто ослабевал или заболевал, от нас его уводили. Мы уже знали, что он к нам больше не вернется. Нас значительно уменьшилось, но наши ряды здесь уже не пополняли из-за времени карантина.

Потом нам привезли цивильную одежду. Вместо полосатой нас одели в платья, кофты, костюмы. Волосы у нас отросли, и  больше нас не стригли, как в Майданеке. Обули, одели и в крытых машинах повезли в Ретцов. При входе на территорию нашего будущего пребывания было написано «СС Хаймшулле». Нам сказали, что это наш детдом, где мы теперь будем жить. Кругом чистота, кровать на одного. Так как у нас некоторые отсеялись во время карантина в Заксенхаузене, к нам стали поступать новые дети. Детей привозили врачи, одетые в эсэсовские мундиры. Отбирали совершенно здоровых. Мы все вновь прошли медицинское обследование, множество анализов. Мы стали называть себя детдомовцами. У нас появились свои имена и фамилии. Что из себя представлял этот детдом? Длинное одноэтажное здание, огороженное не колючей проволокой, а культурным забором, через который мы просматривали всю округу. После концлагеря — рай.

Вот некоторые фамилии детей: Нина Голубева, Люся Голодная, Римма Изотова, Кира Колманович, Маня Кучерова, Юра Гусев, Коля Гаврилов, Эрик Шустер — самый маленький, по национальности еврей. Мы тщательно скрывали от него, чтобы он не проговорился. Трехразовое питание. Скудное, но умереть от голода уже было нельзя. Мы не знали о своем предназначении до того, пока не стали нас по несколько детей отвозить в военный госпиталь и брать кровь. Слово «донор» я услышала после войны. Тогда мы поняли, почему мы здесь и почему нас содержат в чистоте. Немцам была нужна не только детская кровь, но и от чистых детей. Обслуживали нас только в гестаповской форме мужчины и женщины. Нагайки у них всегда  были при себе. Чуть малейшее непослушание — и через всю спину нагайкой. Кожа под платьем сразу слезала. Наказывали карцером. Это темная комната. Кушать не дают, а только воду пить. Тогда мы по крохам собирали и передавали хлеб в карцер.

Приезжали к нам высокопоставленные особы. С какой целью, нам было неизвестно. Нас выстраивали, и мы называли свои фамилии. Фамилия женского рода теряла свое окончание. Если забыл и сказал с окончанием — следовало замечание — «не слышу», и ты повторяешь свою фамилию на немецкий лад. Так моя фамилия звучала — Руденкофф, вместо Руденкова.

Разговаривать на русском языке запрещалось. Нас обучали немецкому языку и арифметике. Кто был маленьким, тот совсем забыл родной язык. Шло спланированное онемечивание наших детей.

Как-то приехали немцы и отобрали самых маленьких детей, которые забыли свои имена и русский язык. Нам сказали, что их увозят в немецкий детский дом, в котором они вырастут настоящими арийцами, и если мы будем послушными, и нас когда-нибудь туда отвезут. Когда малышей увозили, мы все плакали и они тоже. Ведь мы были одна семья. Малышей старшие никогда не обижали. Порой подставляли под удары свои плечи за них.

Наши малыши! Как сложилась ваша судьба? Ведь вы потеряли не только Родину, родителей, но и свое имя и фамилию. Свою национальность. Когда вас увозили, вы уже тогда носили немецкие имена. Что может быть тяжелее. Ни Родины, ни родных, ни имени своего. Этому преступлению нет названия, нет прощения.

Нас чаще стали возить в госпиталь на сдачу крови. Многие перестали возвращаться. Мы догадывались, что их увозили прямо из госпиталя в концлагеря. Нас становилось все меньше и меньше.

После очередного забора крови я чувствовала себя слабо, и ко мне подошла фройляйн Ирена фон Беттыхер и попросила дать кровь ее родственнику. «Фон» у немцев, как  у нас князь или барон. Знаменитые фамилии. Отказываться было бесполезно. Принудительно отвезут  и потом в концлагерь на уничтожение. В госпитале положили на прямое переливание с «фоном». Привезли меня после переливания прямо в постель. Силы долго восстанавливались. Только один этот «фон» оказался благодарным и передавал нам продукты со своим денщиком.

В апреле 1945 года мы проснулись, а в доме тишина. Никакой охраны. В кабинетах разбросаны бумаги, везде какие-то документы. Сейфы открыты и пусты. Немцы старались скрыть следы своего преступления и, по всей вероятности, вывезли архивы. Все, что было связано с нами, они или уничтожили, или увезли. Может, наши архивы когда-нибудь отыщутся и прольют свет на их преступления против нас, детей Ретцовского детдома. Мы целый день слонялись по территории нашего дома. Заглядывали через изгородь. Городишко как вымер. Голодными легли спать, а утром увидели: по дороге едут машины с нашими воинами. Мы бросились им навстречу. Они никак не моги понять, почему нас здесь содержали. Когда выяснили — их охватил ужас. Такое могли придумать только фашисты. Дети — доноры!

Людмила Ивановна ЕРМОЛЮК

Почётный председатель областного отделения РСБНУ

Обнинск

Калужская область