Победитель конкурса — Мартынов Антон Сергеевич

Районный конкурс творческих работ «Уроки Холокоста — путь к толерантности»
Номинация – «Литературное творчество»
(сочинение)

Потаённые «тфилины», написанные по памяти

Тфилин – молитвы.
Прямоугольные чёрные  кожаные
коробочки с написанными
на пергаменте отрывками      
из древнееврейских текстов…
Из еврейской энциклопедии
Шекель-древняя европейская монета

Великий Коэлет утверждал: «Всему свое время…» В его философском осмыслении человеческого бытия 14 мудрых сопоставлений.  Помните?! «Время жить и умирать…», «Время ломать и время строить…», «Время плакать и смеяться…»,  «Время искать и время терять…», «Время кидать камни и время собирать камни…».

А двенадцатое изречение звучит так: «Время молчать и время говорить…»

Да, это так! И я, совершенно русский человек, взрослея, хотел получить ответ от своего учителя, почему у него такой особый интерес к истории Холокоста. Подростком думал, что есть конкурс и нам надо в нём принять участие. Чуть позже появились смутные догадки, а творческая работа в 10 классе «Их судьбы в истории родной страны, или Момент истины» окончательно убедила меня в смелости задать этот вопрос с двумя ёмкими словами: «Почему? Откуда?»

Хорошо помню своё  состояние перед началом разговора … Оно до сих пор во мне! До сих пор во мне и реакция Учителя – пронзительный взгляд и долгое, кажется, вечное молчание, в котором в едином ритме ощущалось биение сердец – его и моего. А потом … Просто, удивительно спокойно, словно между делом: «Жди!»

Я ждал каждый день, выстраивал наш разговор, даже засомневался: забыл или не может. Возможно, не хочет. Все произошло неожиданно-буднично, между делом.

— Возьми, прочитай!

Шекель первый. Слиток памяти

Знал я это давно! Кажется, всегда! Но не знал, как и с чем сравнить.

Раньше я знал: она бывает. В сказке – про Царевну, в яйце, в ларце, в сундуке, под златом, над которым Кощей Бессмертный чахнет. Или в слове, если скажут «умер» и глаза говорящего затуманятся как зеркало, когда на него надышишь. Знал, когда бабушка рассказывала, что она была рядом с ней постоянно – от момента появления его до его гибели в безвестности.

Пришло время терять, время любить вечно и помнить всегда. Бабушка умерла. Наступило осознание смерти. Ужас был не в том, что хранительница моего детства с её воспоминаниями, рассказами тайком исчезнет навсегда, а в том, что она растворится в моей памяти. С тех пор со страстью средневекового скупца хранил  я  в себе слиток памяти (такое название появилось в моей взрослой жизни!), стараясь помнить, что слышал. То, что, в отличие от звонких монет, он не имеет свободного хождения, меня нисколько не смущало!   Я и  не собирался пускать его в оборот.  Но однажды, рассматривая альбом по искусству Италии, я увидел римскую крепость, разрушенную ещё в древности, но в наши дни поднятую из руин. Эти подлинные обломки реставраторы не заложили камнями – напротив, окружили их новой кладкой.

Обломки, на которые я могу положиться, — это бабушкины рассказы, несколько семейных фотографий и жёсткое условие: молчать, но помнить!

Прошло много лет, прежде чем, решившись разделить на драгоценные монеты отчеканенный слиток памяти, я пойму, что наряду с благородным металлом в нём стала присутствовать примесь недоговоренности, граничащей с опасностью надуманности.

Я готов к рассказу и хочу разделить с тобой слиток моей памяти на монеты искреннего признания.

Шекель второй. Гордая Ефросинья.

Бабушка овдовела рано. Первый муж погиб на лесозаготовках. Нашла в себе силы жить дальше с двумя дочерьми – Натальей и Софией. Сватались многие! Искренне! С угрозами! Со злостью! С уговорами! С подарками! Засылая единственного и любимого брата Петра! Но всем – отказ, словно чувствовала в своём сердце ожидание жертвенной любви!

Шекель третий. Ночное колдовство метели.

 Мести стало с вечера. Дочери давно уснули, а ей не спалось. Душа – в домашних заботах! Ветка вишни, как ей казалось, назойливо скрябала в отдалённое окно. Но почему только в это, подумалось ей. Погасила свечу. Ночная белизна метели вползла в дом. По привычке подукрыла детей и, проходя  к своим покоям (за печкой у дальнего окна), увидела в нём в снежной замяти пошатнувшуюся человеческую фигуру.

«Почудилось», — подумала и перекрестилась: не пугай, метелица!

Шекель четвёртый. Смелый шаг и неприметный увечный конюх Фадей по прозвищу Орех.

Фадей (Фаддей)- еврейское
имя, апостол, проповедовал
Евангелие в Иудее, принял
мученическую смерть.
Ошер – еврейское имя, в
переводе означает «счастье».

Этой ночью под утро она ощутила какое-то странное чувство: одиночество её отпустило, на душе стало легко и чисто. Перекрестилась и задремала. Видела во сне бушующий в цвету вишнёвый сад. Она возле одной вишни, а вдали смутное очертание мужчины – но незнакомого… Сон прервали петухи! В первую минуту подумала, что они пели в весеннем саду. Зажгла свечу! Помолилась. Выглянула в окно! Всё в снегу: всю ночь плясала – играла метель. Растопила печь и по устоявшемуся порядку вышла во двор, чтобы в стогу набрать сена для коровы. Издали заприметила в соломенной копне странное углубление – с вечера такого не было.

— Воры!

Осмотрелась – разбросанной соломы нет.

— Метель всё сравняла! – подумала Ефросинья и направилась к стогу. Сердце неожиданно оборвалось – из соломы раздался мужской голос.

— Не бойся! Подойди!

— Хто ты? Закричу!

— Не надо! Подойди, помоги!

Вся жизнь её пронеслась в одно мгновение… Путь в избу, казалось ей, был долгим и на виду у всех соседей. Отдышались. Он попросил пить и стал падать. Ефросинья успела, а потом долго и , с удивлением для себя, вытирала с нежностью его грязное лицо и разбирала волосы, сильно поседевшие.

Свет стал вползать в окно. Она присмотрелась к лицу: еврей (бабушка, конечно, подумала иначе — жид)! Беглый!

Встала – и не знала, что делать дальше. Сердце выскакивало из груди. На счастье, никто в избу не заходил: метель сделала своё дело. Он лежал словно в забытьи, но, почувствовав на себе мучительный взгляд Ефросиньи, открыл глаза.

— Спасибо тебе! Я отлежусь и уйду!

Бабушка встрепенулась: дети. Вши. Прогоревшая печь. Выскочила во двор – набирать в вёдра снег.

— Раздевайся, всё в печь, — приказала разрумянившаяся с мороза Ефросинья и взглянула на ходики: полшестого утра. А казалось, прошло полдня.

А дальше – неумелая стрижка, мытьё за печью и чистое бельё…

И тут я всегда вспоминаю лёгкий нежный вздох бабушки и счастливую улыбку.

— Что ты, бабушка?

— А-а-а, — и засмеялась, лукаво прикрывшись рукой.

… Часть слитка памяти о том, что было дальше, я сохраню в своей душе. Скажу только: еврей назвал себя Фадеем. Отчество, которого бабушка, испугалась сразу, —  Ошерович. Беглый перевёл ей: Ошер – значит счастье.

… Спасибо великое добрым людям, не предавшим, не выдавшим, не испугавшимся. Брату Петру… определившему на постой к сестре якобы зашедшего в деревню по увечью мужика, снятого с товарняка, проходившего на соседней станции.

(Но остановился на этой станции совершенно другой поезд — с высылаемыми евреями. Выбрасывали на обочину покойников, а спящего деда приняли за мертвеца и – выбросили ).

… К фамилии добавили сочетание «ов», изменили отчество, и получилось: М… ов Фадей Фадеевич.

Определили деда на конюшню: там не так приметно. Жизнь текла, Ефросинья вновь обрела женское счастье, а Фадей вёл хозяйство, любил и холил… лошадей. Был у него рыжий любимец.

 Чтобы не забыть своего отчества, назвал коня Ошером. Но деревенским жителям эта кличка была не привычна для их языка, и они часто переспрашивали, а дед отвечал: «Орех». Так и прицепилось. Народ балагурил: «Вон идёт Орех. На конюшне — не грех». Или бабы весело подшучивали: «Ефросинья, как твои орешки – не грешки?» Она счастливо отвечала: «Подрастают и Ореха забавляют!» Иван, Илья и … младший Николай! Только Ефросинья знала, в каком страхе жил все эти годы неприметный любимый и любящий конюх.

Шекель пятый. «Хрустальная ночь» Фаддея и тяжкий полуденный крик…

 Как всегда, и в этот раз ночевал он на конюшне. Проснулся от странного сна: берёза, украшенная обледенелым инеем, стала дрожать и сбрасывать с себя свой наряд. Звуки напоминали осколки разбитого стекла. Дед вышел на подворье – уже наползал рассвет. А его кони вели себя тревожно, не хотели быть в конюшне – «дерзили». Выпустил на волю. О, диво! Два десятка взрослых лошадей окружили плотным кольцом своих жеребят, словно охраняли и оберегали их. Фадей ждал долго! И напрасно – лошади на все уговоры, понокивания (Но! Но-о-о! Но-о!) лишь хлестали хвостами, резко всхрапывали и облизывали своё потомство.

Фадей уже в молочно-туманном рассвете подвёл Ефросинью – посмотреть. Она, как чуткая и повидавшая на своём веку, тревожно сказала: «Беда! Идёт беда…» Обняла Фадея и горько заплакала.

— Ты что?

— От счастья! От счастья с тобой! Боюсь, боюсь!

— Не боись! Осилим!

А солнце уже набирало свою мощь.

— Что это я? Дети! Корову доить! Тесто небось хорошо подошло… Подходи к обеду – воскресенье ведь.

Пироги удались. Фадей  и Ефросинья сидели у раскрытого окна, дети крепко спали на сеновале. Дед с бабушкой пытались слаженно петь любимую песню «Под окном широким вишня белоснежная цветёт», как послеобеденную природную дрёму разорвали отдалённые бабьи голоса, в которых слышалось нарастающее «…-а-а-а-а!» И через мгновение, оказавшись на улице, услышали чёткое «В-ой-н-а-а-а!» Ефросинья обняла Фадея и зарыдала, а бабы покатили дальше в пыльной дороге по деревне голосистое «В-ой-н-а-а!»

Дед долго стоял молча, облокотившись на забор, Ефросинья ждала его слов.

— Силён германец! Это надолго! Уйду на фронт при первых же сборах. Надо успеть с сенокосом и до первой жатвы. Люблю я Вас… Ефросинья молчала и крестилась…

Шекель шестой. Яд Ва-шем его души.

Яд Ва-шем –
израильский мемориал
Холокоста и геноцида.
Находится в Иерусалиме
на Горе Памяти,
на высоте 804 м над
уровнем моря, рядом  с
Иерусалимским лесом.

Фашист лавиной наползал к  родным краям. Фадей упорно настаивал зачислить его добровольцем на фронт, но комиссары прямолинейно указывали на увечную ногу. И в последний раз «своего штурма» дед смело сказал: «А может, вас смущает, что я еврей. Разве Вы не догадываетесь, что будет со мной и моей семьёй, если …» Он не успел договорить, как ему подали воинское предписание.

… Ушёл Фадей на войну, как и многие, рано утром… в сентябре 1941 года.

Известие о том, что дед пропал без вести на Волховском фронте, пришло в июне 1942 года. Значительно позже сын Иван, живший в Ленинграде, сумеет зацепиться за тонкую ниточку судьбы своего отца – погиб в одном из концлагерей в Польше.

Строго хранила в своём сундуке Ефросинья одно письмо. Никого не подпускала к нему, а перед смертью, в 1984 году, лично сожгла, ничего и никому не объясняя. Многое знала и понимала, поэтому все дети Фадея в официальных документах (бабушка их называла «метрики») были записаны русскими…

Любила рассказывать о сне, виденном её, как говорила она, часто: за дальней вишней, бушующей в цвету, появлялся улыбающийся мужчина, закрывающий своё лицо веткой вишни и держащий за шею коня.

… Каждый год ждала Ефросинья цветения сада, потому что в один из дней на любимой вишне обязательно появится белый голубь. Верила до последнего вздоха, что это была душа Фадея.

Шекель седьмой. Послесловие.

Конечно, бабушка понятия не имела о еврейском слове «хупа». Но всегда удивлялась, как дед из отрезков ткани вырезал треугольные флажки и вешал на конюшне. На расспросы Ефросиньи мило улыбался и ласково отвечал: «На наше счастье». Конечно, он не мог в открытую внести в русскую деревню быт евреев и жил частичками своих традиций.

Позже я узнал, что тканевые треугольники – это украшения специального балдахина на еврейской свадьбе, а хупа это и есть сам балдахин.

… Никогда и никому бабушка не рассказывала о жизни деда до выселения (эту тайну она унесла с собой!) и не мешала ему молиться тайком по субботам. Не мешала и горько плакать. Она знала, о ком и о чём эти слёзы. А он был благодарен ей за это!

…Дед никогда не курил. Но мы в детстве замечали, как бабушка бережно хранила в своём сундуке какой-то рог, похожий на курительную трубку.

— Ба, что это?

— Трубка деда.

-Трубка? Он же не курил, ты говорила!

— Да, не курил! С этой трубкой он разговаривал под Новый год.

— Зачем? И тут она по-доброму отмахивалась рукой.

Моя настырность заставила узнать, что рог- трубка у евреев это шофар, в который трубят в синагогах в еврейский Новый год, называя его «Днём Трубления».

… Еврейская мудрость гласит: «Когда есть любовь, супруги поместятся на острие меча, если нет любви – целого мира им мало».

… Я часто думаю о любви моих деда и бабушки, о любви, вспыхнувшей в страшном водовороте человеческих судеб, и пусть память о них будет моим тайным «тфилином» — своеобразной молитвой души. Хотя я с рождения по документам русский, но всем Вам, читающим эти воспоминания, хочу сказать по-еврейски: «Лехаим!» и «Мазл тов!», что означает «Будем здоровы!» и «Желаю счастья».

Мартынов Антон Сергеевич, ученик 11 класса
Руководитель:  Мехедов В.Н.,
учитель русского языка и литературы
г. Дятьково. 2020