ЗАБУДЬ, ЧТО БЫЛА В ПЛЕНУ!..

Печатный текст к клипу на сайте gazeta—sudba.ru «Узник концлагеря просит помощи» 

Я обращаюсь ко всем, кто может помочь мне получить квартиру согласно моему статусу или получить её каким-то другим образом. Таких средств для покупки квартиры у меня нет Я пытаюсь всячески доказать, что я имею право на эту квартиру.

Я — житель г. Перми и являюсь бывшим малолетним узником фашистских лагерей. Я была в плену в Германии в городе Гёттингене более трёх лет вместе с мамой и младшим братом. Всю жизнь нам ставили в вину, что мы были в плену и работали на немцев. Но ведь мы не по собственной воле оказались там! Нас гнали вооружённые солдаты с собаками, натренированными на человека. Ни мы, маленькие дети, ни наша мама не могли сопротивляться.

Наш дед до войны был председателем колхоза и с началом войны ушёл в партизаны. Немцы его арестовали, пытали, а потом повели на виселицу. Когда мы его увидели, он весь был избит, один глаз вытек, рубаха на нём разорвана. Когда мы его увидели, мама вздрогнула и перекрестилась, хотя была неверующей. Деда казнили, а нас, как членов его семьи, отправили в Германию.

Эшелон стоял в поле. Нас загоняли в вагоны солдаты прикладами. Двое суток двигался поезд. Вдруг прогремел взрыв, вначале впереди поезда, потом позади поезда. Поезд остановился, послышалась беспорядочная стрельба… Потом открылись двери вагона и солдаты стали выгонять нас из вагона. Мы увидели, что вокруг лежат тела партизан и несколько немецких солдат. Солдаты собаками торопливо сгоняли нас в колонны. И прямо по размокшей осенней грязи, без еды люди строем двинулись в путь. Так мы пришли в Польшу, где у женщин стали отбирать детей. Увидев это, моя мама быстро выкинула вещи из мешка и чемодана. В чемодан она положила сына (ему было всего годик), а меня засунула в мешок. И сказала: «сидите тихо». И, таким образом, мы в вагоне, идущим в Германию, оказались все вместе.

Мама, как и несколько тысяч военнопленных в лагере, куда мы попали, работала на паровозоремонтном заводе. И когда мне исполнилось 8 лет, меня заставили вместе с другими детьми чистить паровозные топки от сажи. Защитных средств не давали и поэтому верхушки лёгких у меня усохли. Летом 1944 года немцы узнали, что мама хорошо знает немецкий язык, заставили её вести всю документацию на прибывающих и убывающих пленных. В это время в наш лагерь приехал бывший советский генерал Власов вербовать добровольцев в так называемую «Русскую освободительную армию». В нашем лагере добровольцев не нашлось. Тогда немцы выбрали более или менее здоровых мужчин, надели на них форму «РОА», погрузили в вагоны и отправили на фронт. Ребятам не хотелось воевать против своих, они разобрали пол в теплушках (это такой деревянный вагон) и сбежали. Гёттинген был в глубоком тылу, далеко от фронта. Куда им деваться? Они вернулись в лагерь и обратились за помощью к моей маме. Она дала им другую одежду и нагрудные номера погибших пленных, которых не успела занести в журнал учёта. Но кто-то написал на неё донос в гестапо. За моей мамой приехали солдаты и увезли в гестапо. Через несколько дней забрали меня и отвезли в гестапо. Я увидела  свою мать всю избитую, у неё появились седые пряди. Её красивые зелёных глаза стали чёрными, видимо от боли. Я даже не сразу узнала её. Меня положили на лавку, привязали верёвками и стали избивать нагайками (это такая резиновая плётка, на концах которой привязаны металлические гайки). Мама потом рассказывала как у меня из попы брызгала кровь. Потом вырвали ноготь на правой руке, а когда разбили голову, потеряла сознание.

Очнулась я уже в бараке. Слышу, женщины говорят: «Бедная девочка! В 8 лет стала седой». Женщины обмывали мои раны водой, прикладывали подорожник. Сильно болела грудь. Оказывается, в гестапо мне прижгли грудь раскалённым железом. Через два дня привезли маму и бросили на нары. Она была страшно избита, всё время бредила, никого не узнавала и просила пить. Я подавала ей воду. Вдруг она вырвала у меня из рук ведро и вылила воду на себя и начала биться. Её привязали к нарам, она чуть не опрокинула их. Шесть человек еле затолкали её в машину скорой помощи. Водитель не довёз её до «русской больницы»* и оставил в первом попавшемся монастыре. Монашки её подобрали и стали лечить. Вначале они не могли понять, кто она по национальности, потому что бредила она на трёх языках. Когда мама пришла в сознание, она долго не могла  вспомнить кто она, откуда,  что с ней случилось. Три месяца мы ничего не знали о ней. Потом в лагерь пришли монашки и отвели в монастырь, в палату к нашей маме. Она как увидела нас, ей опять стало плохо, потому что мы были в ужасном состоянии. Пока мама была с нами, она ухаживала за нами, пыталась братика кормить грудью Без неё ему пришлось есть одну баланду из брюквы, у него начался рахит: ножки кривые, живот надулся, аж пупок вывернулся. Я вся была изранена: на голове рана, глаз почти закрылся, из пальца с вырванным ногтем сочилась кровь, на груди страшный ожог гноился. Одежда на нас порванная, я же маленькая, зашивать не умела. Монашки нас выкупали, дали чистую одежду и накормили манной кашей. Такой вкусной каши мы с братом ни когда не ели! Хотя она была без масла, без молока и без сахара, у немцев к концу войны тоже было плохо с продуктами. Потом часто вспоминали эту кашу. Мы дочиста вылизали тарелку. Монашки смотрели на нас и плакали. Потом они ещё несколько раз приходили за нами в лагерь. Но вскоре в нашем лагере сменился начальник, пришёл бывший офицер, раненный на восточном фронте. Очень нервный и злой. Когда он увидел, что монашки водят нас в монастырь, он накричал на них и сказал, что если они придут ещё раз, он сдаст их в гестапо.

Мама в монастыре познакомилась с немкой, сын которой лечился там. Они подружились, и мама рассказала ей о том, что с ней. Немка стала приходить в лагерь, приносить нам с братом еду, одежду и уговорила маму отдать ей на воспитание меня. Мама вначале испугалась, но та сказала «Посмотри на дочь. Она же вся израненная! Она не выживет! А я её подлечу, подкормлю и потом тебе верну». И мама согласилась. Я прожила в немецкой семье недели три. Обо мне нежно заботились и лечили. Мои раны стали затягиваться, волосы (уже белые) потихоньку отрастали, щёчки  зарозовели. Мы с немкой иногда приходили в лагерь, чтобы мама не беспокоилась. Однажды нас увидел новый начальник. Он кричал, топал ногами, брызгал слюной, пригрозил немке, что отдаст её в руки гестапо. Потом схватил меня за руку и приказал идти в свой барак.

В начале 1945 года администрация лагеря решила избавиться от пленных. Была построена газовая камера и виселица. В конце марта немцы успели отравить  и повесить несколько сот пленных. Но 6 апреля вся администрация лагеря исчезла, мы — пленные попрятались кто куда, потому что немцы говорили нам, что в американских войсках карательные отряды состоят из негров, а негры едят людей. А мы тогда не знали, кто такие негры, и поверили. Ранним утром 8 апреля 1945 года на территорию нашего лагеря въехали американские солдаты на мотоциклах и кричали  «Рус! Рус! Выходи!» Все боялись выходить. Но мы, любопытные, первыми вылезли из укрытий. Меня на руки взял негр. Увидев его сверкающие белые зубы, я испуганно закричала. Он засмеялся, поставил меня на землю и дал шоколадку. Схватив шоколад, я кинулась в барак, чтобы угостить маму и брата. Американцы уговаривали нас остаться в Европе, но все хотели домой, на Родину. Надеялись, что всё будет хорошо, что Родина нас примет.

Но не тут-то было! Нас поместили в фильтрационный лагерь под Брестом. Мы жили в палатках несколько месяцев, пока всех проверяли: почему ты эвакуировался, как попал в плен, как вёл себя в оккупации и плену. Так как моя мама работала в администрации лагеря, она автоматически считалась «изменницей». Не имело значения, что её согласия никто не спрашивал, что её заставили. Если бы по доносу она не попала в гестапо и не подверглась бы там пыткам вместе со мной, нашу семью отправили бы в Сибирь, как тысячи других. Ей дали советский паспорт и сказали, что она полноправный советский гражданин, что она может жить и работать там, где хочет. Как бы не так! Нас не пустили на Дальний Восток, где мы жили до войны. Маме, с высшим торговым образованием, разрешали работать только на неквалифицированных работах.

Так продолжалось до разоблачения культа личности Сталина в 1957 году. Её вызвали в КГБ и сказали, что теперь она может работать где хочет и, вообще, забыть, что была в плену. Расплакавшись, мама ответила: «Как я могу забыть, когда у меня перед глазами седая дочь!» Когда я поступала в университет на юридический факультет, в анкете написала, что находилась в плену. Мне повезло, что мою анкету прочитал декан  факультета. Он сказал, чтобы я переписала анкету, иначе меня не примут на юридический факультет с такой анкетой. Уже учась на четвёртом курсе, я проговорилась, что была в плену в Германии. Что тут началось! Разборки, собрания! Собрались уже исключать из университета. И снова выручил декан. Он отправил меня в академический отпуск. И я всё-таки закончила университет.

25 лет назад был создан Всероссийский союз бывших малолетних узников фашистских лагерей, который вошёл в состав Международного союза малолетних узников фашистских лагерей. Наш Союз единственная общественная организация в России, издающая свою газету «Судьба», притом на деньги самих бывших узников. И помогает нам в этом правительство Бурятии.  Мы собираем деньги, а правительство предоставляет оборудование. А нам бы хотелось, чтобы нам помогало центральное правительство. Нам всем уже много лет, наши ряды редеют и всё трудней собирать деньги на издание газеты. Мы пропагандируем её в школах, Нашу газету выписывают в Израиле, в Прибалтике, в Белоруссии и Украине. Получают «Судьбу» и в библиотеке Кремля, но её, видимо не читают ни в Государственной Думе, ни в правительстве, иначе бы они знали бы о наших проблемах, о том, как мы проводим большую патриотическую работу среди молодёжи и школьников, о том, какие ужасы мы пережили в немецком плену. Нашему Союзу и нам, бывшим малолетним узникам, очень нужна государственная помощь.

Как-то в Словении состоялась Международная встреча бывших узников. Там были представители многих стран. Они рассказывали, какое внимание оказывают их государства: прекрасное медицинское обслуживание, большие пенсии, они обеспечены квартирами. Россиянам было горько слушать и стыдно было рассказать, что они изгои в собственной стране. О нас никогда не вспоминают ни в газетах, ни на телевидении. Как будто нет такой категории мирных граждан, пострадавших в Великой Отечественной войне, как бывшие малолетние узники фашистских лагерей. Нам очень необходима помощь президента, правительства, чтобы нас вспомнили, помогли вернуть наши льготы, достойную пенсию, чтобы мы могли достойно прожить последние годы нашей жизни. Моё самое большое желание- это получить квартиру и хотя бы к концу жизни прожить в нормальных условиях. Ну а самое заветное желание — побывать в Германии, в городе Гёттингене. Может быть, там следы от нашего лагеря, походить по улицам этого города.

Лилия ДЕРЯБИНА

Пермь

КОММЕНТАРИЙ СЕРГЕЯ ДЕРЯБИНА

Леонид Кириллович, Лиля просит прощение, что задержала с распечаткой текста, она хотела это сделать сама на компьютере — и она это сделала. Это все-таки победа над современной техникой.

* В последние годы жизни мамы мы жили вместе, и она иногда вспоминала и рассказывала мне то,  что не рассказывала раньше другим. «Русской больницей» называли в лагере крематорий. В 44-м у немцев не было ни возможности, ни желания лечить больных лагерников, от них просто избавлялись. А монашкам удавалось иногда перехватывать отправленных в крематорий больных. Как они это делали, мама точно не знала, знала только, что она была не единственной спасенной.

Когда город освободили американцы, они дали бывшим пленным возможность брать на железнодорожной станции все, что смогут унести – а там было, что уносить, так как Геттинген считался глубоким тылом, и немцы свозили туда много из награбленного в других странах. Но мама не пошла на ж/д станцию, а пошла сказать спасибо за спасение жизни к монашкам. Но вместо госпиталя была воронка…

С уважением,

Сергей ДЕРЯБИН

Пермь