ПОМНИТЬ…

РЕЧЬ ИДЁТ НЕ О ВИНЕ, А ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ПЕРЕД БУДУЩИМ

Выступление профессора, доктора философии, бывшего директора мемориального музея «Яд ва-Шем» (Израиль) Иехуды Бауэра в Бундестаге 27 января 1998 года

Господин председатель Бундестага! Господин президент Германии! Господин президент Бундестага! Господин канцлер! Дамы и господа! Друзья!

27 января 1945 года части Советской армии вступили на территорию комплекса концлагерей Освенцима. Они освободили здесь семь или восемь тысяч человек, предельно изможденных и больных, случайно избежавших гибели от рук эсэсовцев. Несколькими днями ранее 58 тысяч узников Освенцима по приказу нацистов начали свой печально знаменитый поход на запад – «марш смерти».

На протяжении четырех месяцев, остававшихся до конца войны, эти люди вместе с сотнями тысяч узников из других фашистских концлагерей двигались навстречу своей гибели. Нацисты еще надеялись продолжать свою политику массового уничтожения ни в чем не повинных людей; это были последние судороги самого жестокого в истории человечества режима. 27 января 1945 года, с освобождением Освенцима,

МИР ЕЩЁ НЕ ИЗБАВИЛСЯ ОКОНЧАТЕЛЬНО ОТ НАЦИСТСКОГО УЖАСА,

 хотя, разумеется, машина истребления была уже не в состоянии действовать с прежней мощностью.

Научил ли нас чему-нибудь этот опыт? Люди редко учатся на исторических примерах, и история нацистского режима в этом смысле не является исключением. Мы оказались, как всегда, не в состоянии осознать общую историческую перспективу. В наших школах по-прежнему ведется преподавание истории взлета и падения Наполеона. Мы рассказываем детям о сражении под Аустерлицем, о блестящей победе императора. Вспоминаем ли мы при этом о нескольких тысячах погибших солдат? Задумываемся ли о том, что стало с их семьями, с ранеными по обе стороны фронта, с крестьянами, чьи дома были разграблены и сожжены, жены обесчещены, поля вытоптаны? Мы по-прежнему сообщаем на уроках о полководцах, политиках и философах, которые «делают историю». Мы избегаем касаться темных сторон жизни – массовых убийств, страданий, надругательств над человеческим достоинством, которые во все времена вопиют к небесам. Мы не слушаем стенаний Клио. Мы не желаем признать, что все еще не освободились – и, может, никогда не освободимся от склонности к взаимному уничтожению, если кардинально не изменим свой взгляд на историю, если не признаем того факта, что человек – единственный представитель млекопитающих, готовый систематически уничтожать себе подобных.

По данным американского социолога Рудольфа ДЖ. Раммела, за период с 1900-го по 1987 год по воле правительств и различных захвативших власть организаций было уничтожено 169 миллионов человек – речь идет только о гражданском населении; помимо этого, 34 миллиона солдат пали на полях сражений. Кто ответственен за эти смерти? в основном, недемократические режимы. Хотя нельзя утверждать, что демократические страны абсолютно свободны от этого явления, но число убитых среди гражданского населения там составляет лишь доли процента от числа погибших военнослужащих.

Однако польза такой статистики весьма сомнительна. Эти данные не раскрывают всей глубины трагедии, а порой лишь обезличивают ее. Мы понимаем, что жертвы издевательств и убийств – это не абстрактные статистические единицы, а живые люди, такие же, как вы и я, и что число жертв недопустимо велико. Война, развязанная национал-социалистической Германией, в основном по причинам идеологического характера, унесла почти 49 миллионов жизней. Большая часть погибших принадлежала к гражданскому населению. Руководствуясь определением геноцида, установленным Организацией Объединенных Наций, мы должны признать, что происшедшее и с поляками, и с цыганами нельзя назвать иначе, как геноцидом. Поляки как народ должны были исчезнуть с лица земли; осуществлялись планомерные массовые убийства поляков, причем первоочередному безусловному уничтожению подлежала польская интеллигенция; школы и университеты были закрыты; каждый десятый священнослужитель был расстрелян; все крупные промышленные предприятия были конфискованы; дети и подростки депортировались в Германию с целью их последующего «онемечивания». Цыган в Германии ожидали массовые казни и стерилизация. Кочевые цыгане Европы подлежали уничтожению (отношение к оседлым цыганам вне Германии, как указывалось в документах, было «временно терпимым»). Жертвами режима стали миллионы людей из числа русских и других народов, населявших Советский Союз, а также жители Западной Европы, Балканского полуострова, итальянцы и сами немцы.

 Как же объяснить всё это? По моему мнению, нацистский режим планировал радикальную революцию, как вызов всему существовавшему прежде мироустройству. Речь шла не о новом социальном порядке, не о религиозных догмах и даже не о будущем тех или иных стран. Речь шла об установлении абсолютно новой системы, основанной на понятии «раса». В рамках этой системы одна произвольно обозначенная как «высшая» раса не только имела право, но и была обязана властвовать над всеми прочими, порабощать их и уничтожать тех, кто попадал в разряд «низших» рас. Эта идеология носила универсальный характер. «Сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир», — провозглашалось в нацистском гимне.

Как же стало возможным, что народ, известный своими богатейшими культурными традициями, живший в центре Европы и внесший значительный вклад в мировую цивилизацию, одобрил и поддержал такую идеологию, способствовал ее формированию, развязал во имя нее войну на уничтожение и не отрекался от этих идеологических принципов вплоть до бесславного конца? Дело ведь не только в терроре, дамы и господа. Здесь имело место явное общественное согласие, основанное на вере в обещанную утопию – «идеальный мир, в котором правит некая монолитная общность людей, в котором не существует ни разногласий, ни демократии, ни политических партий и течений, зато к услугам каждого представителя «высшей» расы имеется неограниченное количество рабов, которых можно использовать по своему усмотрению». Для достижения подобного «процветания» необходимо было отбросить все прежние ценности западной цивилизации: свободу и уважение личности, принципы гуманизма, иудео-христианскую мораль, устои среднего класса, все достижения Французской революции и эпохи Просвещения. Фактически национал-социализм был самым радикальным из всех революционных и контрреволюционных движений, известных человечеству; это был бунт против всех основ человеческого духа и свободной мысли.

Основой практики истребления тех, кто относится к категории «низших», стало «окончательное решение еврейского вопроса», воплощавшее концепцию полной ликвидации еврейского народа. Каждый еврей, оказавшийся в сфере досягаемости нацистов, должен был быть уничтожен. Самое страшное заключается не в звериной бесчеловечности нацистов; напротив, самое страшное заключается в том, что они были людьми – такими же, как вы и я. Нас убеждают, что они решительно отличались от нас, что сегодня мы можем спать спокойно, ибо нацисты были дьяволами, а мы вовсе не дьяволы, поскольку мы не нацисты. Однако такие заявления – наивный эскапизм, попытка бежать от истинного ответа на мучительные вопросы. Точно так же, как и утверждение, что немцы якобы были генетически запрограммированы на совершение массовых убийств. В соответствии с таким подходом, поскольку большинство человечества не является немцами, то бояться нам больше нечего: все случившееся было возможно только в Германии и не может повториться нигде в другом месте. Подобные рассуждения – не что иное, как расизм наизнанку.

Катастрофа произошла почти 60 лет тому назад, и сегодня можно услышать, что пора уже, что называется, подвести черту под этим прискорбным событием, что интерес к нему постепенно иссякает. На деле происходит как раз нечто противоположное: не проходит недели, чтобы где-то в мире не была опубликована новая книга – воспоминания, роман, научное исследование; не была поставлена новая пьеса, написаны стихи, выпущен фильм или телеспектакль, и так далее. Пусть большинство этих произведений не поднимается над уровнем китча, но ведь многое, безусловно, имеет художественную или историческую ценность. И снова мы задаемся вопросом: почему? Почему темой этих произведений избирается Катастрофа, а не ужасы Камбоджи, не трагедия тутси или армян, не события в Боснии, или истребление североамериканских индейцев?

Я не уверен, что смогу ответить на этот вопрос лучше других, но все же попытаюсь. Я не думаю, что дело тут в какой-то чрезвычайной жестокости и исключительном садизме и по отношению к жертвам Катастрофы – для страданий, пыток и смерти не существует количественных оценок. Я опубликовал (на английском языке) свидетельство цыганки, на глазах которой были убиты трое ее детей. Но какой мерой можно измерить – с целью дальнейшего сравнения – трагедию избиваемых евреев, вымирающих от голода русских крестьян, племени тутси или камбоджийцев? Невозможно утверждать, что одно массовое убийство более ужасно, чем другое, что один человек страдает при этом больше, чем другой. Сама мысль о таких сравнениях представляется отвратительной. Не жестокость и не садизм палачей делают Катастрофу единственной в своем роде. Действительно, национал-социалисты творили неслыханные зверства, но жестокость как таковая, к сожалению, хорошо известна в истории человечества. Может быть, Катастрофа отличается от других массовых убийств тем, что была политическая линия, инициированная государством и осуществлявшаяся с бюрократической тщательностью и с использованием достижений новейшей технологии? Не думаю. Геноцид армян также осуществлялся с использованием многих технологических и бюрократических новшеств своего времени, да и сами нацисты использовали по отношению к полякам или цыганам те же средства, что и по отношению к евреям.

Нет, ответ, с моей точки зрения, заключается в другом. Впервые в истории человечества люди были обречены на смерть только потому, что родились от определенных – в данном случае еврейских – предков. Иными словами, сам факт рождения уже был преступлением, которое каралось смертью. Такого раньше не бывало, нигде и никогда. Далее, любой еврей подлежал задержанию – силами либо немцев, либо их союзников – во всех странах, где признавался авторитет нацистской Германии, иными словами: во всем мире, потому что «сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир». Механизм убийства не был направлен исключительно на евреев Германии, или евреев Польши, или даже европейских евреев, но на все семнадцать миллионов евреев, разбросанных в 1939 году по всему свету. Все другие виды геноцида были ограничены конкретной территорией (как бы велика она не была), тогда, как геноцид евреев носил глобальный характер. И, наконец, вопрос идеологии. Мои многочисленные коллеги анализировали структуру нацизма, его бюрократический аппарат, новейшую технологию средств массового уничтожения. Все это совершенно справедливо, но остается неясным, почему бюрократы занимались организацией массовых железнодорожных перевозок евреев в концлагеря, а не немецких детей в летние оздоровительные лагеря? И почему вся система была направлена на поиск и убийство именно евреев, а не, скажем, людей с зелеными глазами? Я не приемлю объяснений, связывающих Катастрофу с социальной структурой немецкого общества, несмотря на то, что такие объяснения имеют существенное значение.

Мотивация политики полного истребления определенных групп населения носила идеологический характер. Расистская антисемитская идеология явилась рациональным плодом иррационального подхода, того подхода, который можно назвать метастазами раковой опухоли христианской антисемитской идеологии, омрачавшей христианско-еврейские отношения на протяжении двух тысячелетий. Нацистский антисемитизм был в чистом виде идеологической концепцией, лишь в незначительной степени связанной с действительностью; евреев обвиняли во всемирном заговоре и корни этих обвинений уходили в пропитанное ненавистью к евреям Средневековье, хотя в действительности евреи не в состоянии были достигнуть необходимого для заговорщиков единства – между нами говоря, они не в состоянии достигнуть его и в наши дни. Заговор действительно существовал, но не еврейский, а национал-социалистский.

Евреев обвиняли и в том, что они были революционерами, и в том, что они были капиталистами – то есть различные фобии подгонялись к общему знаменателю. Естественно, большинство евреев не принадлежало ни к одной из этих категорий, будучи представителями средних или низших слоев общества. У евреев не было никаких территориальных владений или притязаний, за ними не стояла никакая военная сила, и они вовсе не контролировали немецкую национальную экономику – хотя бы потому, что не составляли единой сущности. Они соблюдали еврейские традиции, но лишь как частные лица, в рамках малых религиозных общин, причем воззрения представителей этих общин зачастую противоречили друг другу; что же касается светских евреев или атеистов, то они вообще держались в стороне от любой из еврейских общин.

Во всех иных известных нам случаях мотивацией геноцида служили конкретные конфликты – националистические, как в случае армянской резни, или борьба за власть, территории, природные богатства, как в случае Руанды. Но мотивация Катастрофы, впервые в мировой истории, была абсолютно вымышленной.

Говоря о беспрецедентных характеристиках Катастрофы, следует добавить еще один аспект: хотя

КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ИЗОБРЕТЕНИЕМ НАЦИСТОВ,

но они, безусловно, внесли в его практику много качественно нового. Не только смерть и страдания царили в этих лагерях, но и изощренная система разложения и уничтожения человеческой личности как таковой путем манипулирования основными физиологическими потребностями. Это не имеет прецедентов в истории. Верно, что эта преступная практика осуществлялась не только по отношению к евреям, но именно евреи пребывали в последнем кругу этого ада. Нацисты стремились лишить евреев человеческого образа и подобия, но последовательная политика полной дегуманизации превратила их самих в чудовища, которым нет места в человеческом обществе.

Что создали нацисты? Где их литература, архитектура, художественное и философское наследие? Нацистский Рейх прекратил свое существование, ушел в небытие, оставив после себя лишь руины концлагерей; величайшее «достижение» нацизма, памятник его эпохе – лагерь массового уничтожения Освенцим.

Катастрофа европейского еврейства не имела прецедентов в истории, сейчас это начинают осознавать во всем мире. Мы говорим о совершенно особом случае геноцида – всеобщем, глобальном, основанном исключительно на идеологии. Все это может повториться. Пусть не буквально в том же виде, но очень похожем. Я не берусь предугадать, кому в следующий раз будет отведена роль евреев и кому – немцев.

Опасность носит универсальный характер и вместе с тем – как показывает опыт Катастрофы – она непосредственно касается евреев. Невозможно разделить эти два аспекта: универсальный и частный. Экстремальные характеристики Катастрофы не исключают возможности сопоставлять ее с другими случаями геноцида и рассматривать как предостережение всему человечеству. Мы уже были свидетелями аналогов Катастрофы – пусть не полных, но грозных по своим масштабам. Позволительно ли игнорировать подобное предостережение? Не явятся ли новые преступники, которым Катастрофа послужит примером, достойным подражания и повторения?

Как же все-таки это могло случиться? Я полагаю, что за ответом следует обратиться к древнему истолкованию сути человеческой души, которое дано в великой книге моих предков. В этой книге сказано, что у человечества был выбор между Добром и Злом, между жизнью и смертью. Это означает, что человек способен и на то, и на другое, что в его существе борются Бог и дьявол. Или, говоря более современным языком: и жажда жизни, и стремление к смерти – присутствуют в нас. В разных ситуациях мы можем стать и злодеями – эйхманами, и героями-избавителями.

А теперь о Германии.

РЕЧЬ ИДЁТ НЕ О ВИНЕ, А ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ПЕРЕД БУДУЩИМ

 Мы обязаны рассмотреть вероятность нового пробуждения чудовища, поскольку, дамы и господа, вы отлично знаете, что «Смерть – это господин из Германии», хотя евреи никогда не были врагами ни немцев, ни Германии. Совсем наоборот – немецкие евреи всегда гордились тем, как много они сделали для германской культуры и цивилизации. Итак, попытаемся исследовать характер нацистского режима. По моему мнению, следует говорить о псевдоинтеллектуальной элите, пришедшей к власти не по тому, что массы поддерживали ее идеологию, провозглашавшую геноцид, а потому, что в стране сложилась очень тяжелая кризисная ситуация, и лишь нацисты предложили «реальный» (утопический по своей сути) выход из нее. Решающим фактором стало то обстоятельство, что значительная часть интеллигенции – ученые, учителя, студенты, государственные служащие, врачи, юристы, священнослужители, инженеры – сочли для себя возможным вступить в нацистскую партию, поскольку та «гарантировала» лучше будущее вообще и привилегированное общественное положение для своих членов в частности. По мере слияния интеллигенции с режимом стало возможным представить геноцид как малоприятный, однако, неизбежный шаг на пути к достижению утопической цели. А уж после того, как в целесообразности геноцида уверились и господин доктор, и господин профессор, и господин директор, и господин пастор – после того, как было достигнуто единство мнения в этом общественном слое, после того, как полумифическая фигура диктатора получила поддержку интеллектуалов, стало уже совсем просто убедить массы и привлечь их в ряды убийц.

Нечто подобное могло произойти где угодно, но именно в Германии, где, по меньшей мере, часть общества с молоком матери впитывала на протяжении всего 19-го века радикальный антисемитизм (часть немецких интеллектуалов придерживалась расистской идеологии более общего направления), нацистским лидерам не составило большого труда превратить большинство населения в своих сообщников. Ведущую роль в этом процессе сыграли университеты и академические круги. Я еще раз спрашиваю себя: научились ли мы чему-нибудь, или по-прежнему воспитываем в наших учебных заведениях людоедов с ученой степенью?

А церковь? Катастрофа вскрыла наличие глубокого кризиса в христианстве. Прошло 1900 лет с того времени, когда Христос проповедовал свое Евангелие любви, и вот его народ гибнет от рук крещеных варваров. Пусть церковь и не сотрудничает с нацистами, но она хранит молчание.

Вместе с тем, невозможно утверждать наверняка, что в немецком обществе доминировал радикальный антисемитизм, хотя в целом неприязненное отношение к евреям было широко распространено и в кругах, не поддерживавших антисемитов, и даже среди противников антисемитов, входивших в состав различных, антагонистически настроенных по отношению друг к другу политических групп: социал-демократов, коммунистов и центристов-католиков, которые составляли большинство политически активного населения Германии в конце 1932 года. Эта укоренившаяся неприязнь делала практически невозможным активный протест против преследования евреев. Неверно думать, что гитлеровский режим был настолько тоталитарным, что выражение протеста в принципе было невозможным. В качестве примера можно назвать не только возмущение политикой умерщвления «неполноценных» немцев, благодаря чему в августе 1941 года прекратилась практика эвтаназии, но даже и демонстрацию немецких женщин в феврале-марте 1943 года в Берлине, на Розенштрассе, в результате которой были освобождены их мужья-евреи. Хрупкость немецко-еврейского симбиоза стала очевидной, поскольку возможность создания массового движения в защиту еврейского меньшинства (которое, мягко выражаясь, не пользовалось особой популярностью в немецком обществе) даже не рассматривалась.

Важен, как мне представляется, и еще один фактор. Европейская культура зиждется на двух столпах: Афины и Рим, с одной стороны, и Иерусалим, с другой. Если двести лет назад у рядового гражданина имелась какая-то книга, то почти наверняка это была христианская Библия, состоящая из двух частей – Ветхого и Нового Завета. Обе части написаны, за незначительными исключениями, евреями.

Древнегреческая и древнеримская литература, юриспруденция, искусство и философия, безусловно, столь же значимы, как библейские пророки и моральные заповеди еврейской Библии. Вместе с тем, в современной Греции и Италии не говорят на древнегреческом и латыни, не молятся пантеону древних богов, создают совершенно иные художественные полотна и пишут другие книги. В этих странах живут другие люди. Но моя внучка читает книгу, написанную три тысячи лет тому назад, в оригинале и не нуждается в словаре. А попробуйте сегодня прочитать Чосера, писавшего всего несколько столетий тому назад.

Когда нацисты взбунтовались против западной культуры, кого же еще они должны были уничтожить, как не евреев, которые и в наши дни кровно связаны с истоками этой культуры? Еврейская мысль – нравится это евреям или нет – основа основ западного мировоззрения и мировосприятия. Это мировоззрение распространяется по свету и через посредство так называемой западной цивилизации, и через посредство популярной китчевой культуры, которая также зародилась на Западе.

МУЗЕЙ ОСВЕНЦИМА – В ПРИГОРОДЕ ХИРОСИМЫ.

ПОЧЕМУ?

 Книги о Катастрофе читают в странах Южной Америки. Катастрофа стала общепринятым символом Зла, поскольку она представляет собой наиболее крайнюю форму геноцида, поскольку ее события не имеют прецедентов, поскольку эта трагедия еврейского народа и поскольку евреи – хотя они не лучше и не хуже других народов и страдали в этом мире не меньше и не больше многих других народов – являются одним из столпов современной цивилизации.

Историк, по моему мнению, это человек, который не только анализирует исторические события, но и рассказывает правдивые истории. Вот одна из таких историй. В Радоме, что в Польше, жила-была женщина, и было у нее два сына. Ее муж в 1939 году уехал в Палестину, чтобы подготовить там условия для прибытия своего семейства. Начавшаяся война разлучила семью. Муж стал гражданином Палестины и попытался спасти жену и детей, включив их в списки обмена на немецких поселенцев Палестины.

В октябре 1942 года, когда женщина уже прекрасно понимала, что ждет ее и ее сыновей, она получила повестку с приглашением явиться в канцелярию гестапо, где высокий чин сообщил ей о предстоящем обмене. Через час она должна была вернуться в канцелярию с обоими сыновьями. «Но мой старший сын работает за пределами гетто, — сказала женщина, — как же я смогу разыскать его?» На что гестаповец ответил, что это не его забота – явиться через час. А если нет? Женщина была в отчаянии. Следует ли ей и младшему сыну разделить судьбу перворожденного? Или попытаться спасти хотя бы младшего – и себя? И тут к ней подошла соседка и сказала: «Послушай, твоего старшего все равно не спасти. Возьми вместо него моего сына, ему столько же лет». Через час женщина пришла в гестапо с двумя мальчиками. 11 ноября 1942 года они прибыли в Хайфу. Оба мальчика со временем стали уважаемыми израильскими гражданами, теперь у них самих же есть дети и внуки.

Женщина предпочитала не вспоминать. Она не искала сочувствия у окружающих. До конца своих дней она держала небольшой магазинчик на улице Алленби, напротив Большой синагоги в Тель-Авиве. Про нее говорили, что она – из тех, кто пережил Катастрофу. Но жила ли она? Была ли она жива? Я не уверен.

Катастрофа, как и другие злодейства, совершенные национал-социалистами, показали не только крайнюю степень зла, на которое способен человек, но также – по контрасту – и высшую степень добра. После выхода на экраны известного фильма Спилберга широко обсуждалась противоречивая фигура Оскара Шиндлера. Даже если очистить миф от всех наслоений, останется над чем поразмыслить. Шиндлер был не только членом нацистской партии, но и шпионом, бабником, алкоголиком, безжалостным эксплуататором, лжецом. Не так уж много на свете людей, к которым применимы все эти нелестные характеристики. Но при всем том – он содействовал спасению более чем тысячи человек. Он рисковал карьерой и собственной безопасностью. Он сам и его жена на руках выносили больных и умирающих еврейских рабочих из промерзшего вагона в попытке спасти им жизнь. Он не обязан был это делать, но он это делал. Он отправился в Будапешт, чтобы предупредить евреев об опасностях Катастрофы. Он не обязан был это делать, но он это сделал. Почему? Потому, что он был человеком – да, грешным, но в то же время и замечательным.

История Шиндлера свидетельствует о том, что даже немцы, даже члены нацистской партии не обязательно шагали в ногу со всеми. Шиндлер и подобные ему – например, Отто Буссе в Бялостоке, снабжавший еврейских повстанцев оружием, — доказали, что всегда есть место искре добра. Деяния этих людей не только оттеняют вину других, но и говорят о том, что надежда на спасение не потеряна.

Или вот история Мацека. Настоящее имя этого человека Мордехай. Имя – это все, что ему известно. Перед войной мать отдала его, трехлетнего, в приют в Лодзи. Так ему рассказывали. А потом началась война, и его вырастила в Кракове польская женщина, Анна Моравская. Он, естественно, считал ее своей родной матерью.

В шестилетнем возрасте, когда он играл на улице, его сбила машина, в которой ехали немецкие солдаты. Те хотели отвезти ребенка в больницу, но Анна не позволила. Она понимала, что мальчика ждет неминуемая смерть, стоит кому-то увидеть, что он обрезан.

Когда война кончилась, к ним в дом пришла женщина, и Анна сказала Мацеку, что это его мать. Женщины вместе отвезли Мацека в еврейский приют в Лодзи. Мать Мацека почему-то исчезла. Его вместе с другими сиротами отправили в Израиль. Анна, спасшая его во время войны, вскоре умерла. По сей день Мацек ничего не знает ни о своей семье, ни о себе. Единственное, что ему известно: польская женщина спасла ему жизнь… Она любила его – еврейского мальчика-сироту.

Да, были Анны, и были Шиндлеры, но таких было немного. А большинство было похожи на героя следующей истории. Не знаю, правда, это или нет, но так рассказывают. Эсэсовец пообещал еврейке, что сохранит ей жизнь, если она угадает, какой глаз у него искусственный. Женщина, не колеблясь, сказала: «Вот этот – стеклянный.» — «Правильно, — удивился эсэсовец, — но как ты догадалась». – «Да потому, что он больше похож на человеческий».

Так вот, возвращаясь к вопросу: научились ли мы чему-нибудь? По-моему очень немногому. Но надежда не умирает. Так считают даже люди, много пережившие – вроде меня. На вас, дамы и господа, равно как и на членов других демократических парламентов, возложен груз особой ответственности – как на европейцев и, в особенности, как на немцев.

Я думаю, вам не надо объяснять, что события в Руанде или в Боснии происходят буквально у порога нашего дома. Помнить о Катастрофе – это первый важнейший шаг. Изучать историю Катастрофы и рассказывать нашим детям обо всех событиях второй мировой войны, и всего, что было после этой войны – всех проявлениях расизма, антисемитизма, ксенофобии. Мы, немцы и евреи, в этом вопросе зависим друг от друга. Вы без нашей помощи не в состоянии восстановить всей правды, а мы должны быть уверены, что здесь, на месте зарождения страшной трагедии и на руинах прошлого, будет построено новое гуманное общество, бережно хранящее лучшие черты старого и созидающее новое. Мы вместе несем за это ответственность перед всем человечеством.

И, наконец, последнее. В той книге, о которой я уже говорил, имеются Десять заповедей. Возможно, нам следует добавить к ним еще три: «Ни вы, ни ваши дети, ни дети ваших детей да не будут никогда повинны в совершении преступлений геноцида». «Ни вы, ни ваши дети, ни дети ваших детей да не позволят себе никогда стать жертвами геноцида». «Ни вы, ни ваши дети, ни дети ваших детей да не будут никогда пассивными свидетелями массовых убийств и трагедий, подобных Катастрофе». Будем надеяться, что так оно и будет.